Евгений Лотош - Несомненная реальность

13 октября 1905 г. Санкт-Петербург

— И все-таки доктор велел вам пока оставаться в постели, — холодно процедил Герасимов. Он разглядывал Олега с истинно офицерским презрением к штатскому. Впрочем, в его надменном взгляде изредка проскакивали искры недоумения. Казалось – или не казалось? — что он до сих пор не понимает, каким образом в компании Олега, Крупецкого и одного из своих сотрудников очутился в автомобиле, катящемся по промозглым петербургским улицам в сопровождении десятка полицейских экипажей. Автомобиль нещадно трясло на брусчатке, и Олег поклялся себе, что по возвращении в Москву он в первую очередь заставит Овчинникова посадить пару слесарей за разработку нормальных рессор.

— Если бы я делал все, что мне велят доктора, я бы точно повесился, — хмыкнул Олег, разглядывая пуговицы с орлами на кителе Герасимова. Надраенные пуговицы горели золотом даже в тусклом свете октябрьского утра. — Лучше объясните, где мы едем и почему так медлено. Колеса крутятся, а мы словно на месте стоим.

— В первый раз на операции? — усмехнулся Герасимов. — Привыкайте, господин Кислицын, привыкайте. Легко подзуживать других, а каково самому поучаствовать в задержании? Боитесь?

Олег только пожал плечами.

— Штатские… — процедил Герасимов сквозь зубы. — Я всегда был против шпаков в Охранных отделениях. Не обижайтесь, господин Кислицын, но такая работа не для людей, не имеющих воинского опыта и военной подготовки. А ехать нам осталось совсем недалеко, версты две, не больше. Сейчас мы едем по Забалканскому проспекту. Речка, которую мы недавно пересекли, называется Фонтанка, а если вы посмотрите в заднее окно, то, возможно, за туманом и моросью разглядите шпиль Петропавловского собора. Впереди уже виднеются казармы, которые у нас называют «Ротами». Рядом, на углу, если присмотреться, виден Институт гражданских инженеров. Видите портик с четырьмя колоннами и треугольный фронтон? За ним, в боковой улице, которую еще не видно, расположен двухэтажный особняк с этаким характерным полуциркульным выступом. Вот в нем и располагается Совет рабочих депутатов, который вы так страстно ненавидите.

— Спасибо за пояснения, Александр Васильевич, — поморщился Олег. — Но я же, кажется, объяснил вам вчера, что дело не в эмоциях и даже не в той бомбе, которая чуть не разорвала меня на час… — Машину снова тряхнуло, и он прикусил себе язык, зашипев от боли. — Ч-черт! Эта ваша любимая брусчатка! Нет чтобы асфальт положить… Дело даже не в бомбе. Просто мне не хочется оказаться в стране, в которой власть внезапно оказалась в руках группы людей, взявших ее грубой силой. Поверьте мне, я прекрасно себе представляю, чем такое грозит даже в куда более стабильной стране. А у вас… а в России я даже боюсь вообразить все последствия.

— А я, господин Кислицын, тоже объяснил вам вчера, что власть в руках у них не окажется никогда. Наша либеральная интеллигенция в обеих столицах любит выступать от имени народа, как-то забывая, что народ не ограничивается населением Санкт-Петербурга и Москвы. Отъедете от столиц на полста верст в сторону – увидите там все то же патриархальное сонное царство, что и сто, и двести лет назад. Девять человек из десяти в России – крестьяне, чего не понимают прожектеры, взявшие в голову работы экономистов, сделанные в индустриальной Европе. А у крестьян заботы совсем другие, чем у рабочего на фабрике. Рабочему что – он получил недельное жалование, пошел в магазин и купил на него продуктов. Все, что его интересует – жалование повыше, чтобы еды купить побольше и повкуснее, из общей казармы в квартиру получше переехать и так далее. А крестьянин вынужден думать вперед – когда пахать, когда сеять, когда урожай убирать, и не дай бог не уродится рожь в нынешнем году, из каких запасов тогда жить? Для него стабильность – главное, пусть даже плохонькая, голодная, но стабильность. У крестьян даже бунт – что-то вроде кабацкой драки: сегодня друг другу морду били смертным боем, а завтра снова вместе выпивают…

Директор Санкт-Петербургского Охранного отделения усмехнулся.

— Знаете ли вы, господин Кислицын, что даже когда взбунтовавшаяся чернь идет жечь господские усадьбы, обычно барина предупреждают заранее, чтобы он мог ноги унести? А то ведь сгорит он ненароком вместе с поместьем, а на его место другой придет, наследник или еще кто, и неизвестно, не окажется ли он хуже предыдущего. Так что разговоры о революции во имя народных интересов – они не более чем разговоры. Даже если в столицах удастся совершить переворот, то победители не найдут никакой поддержки за их пределами. Но именно этого наши прекраснодушные господа-теоретики и не понимают.

— Вам виднее, — опять пожал плечами Олег. — Однако скажите, не слишком ли много людей вы прихватили с собой? Полсотни человек…

— Я боюсь, господин Кислицын, что я прихватил с собой слишком мало людей! — резко ответил Герасимов. — Даже начитавшись газет, вы не представляете себе сложившейся ситуации. Совет уже во многом забрал в свои руки власть в городе. До того доходит, что они полицейским отделениям распоряжения отдают. И, что интересно, полиция распоряжениям подчиняется! А рядом казармы, и я отнюдь не уверен, что солдаты в них надежны и не бросятся на выручку Совету, когда услышат о… нашем мероприятии. Вы бы видели лицо генерал-губернатора, когда вчера вечером я потребовал у него людей для ареста Совета рабочих депутатов! Кажется, он с трудом поборол искушение выгнать меня взашей. Даже три десятка полицейских, что он прислал мне сегодня, могли не появиться. Предлог бы нашелся.

— А своими силами провести задержание?

— Своими? — Герасимов вздернул бровь. — Вы полагаете, что у меня есть в подчинении пара пехотных полков? Я вас разочарую – на весь огромный город у меня имеется лишь горстка чиновников да пара сотен филеров, которые используются для решения совсем других задач. Они могут по необходимости прихватить на улице двух-трех человек, но для полномасштабных операций, связанных с задержанием большого количества людей и обыском помещений, я вынужден обращаться за помощью к полиции. «Своих сил» я даже в такой ситуации, как нынешняя, могу выкроить хорошо если два десятка человек. В Москве, как я понимаю, ситуация точно такая же. Или там что-то изменилось?

— Ничего не изменилось, пан полковник, — буркнул доселе молчавший Крупецкий. — Но толку от полиции… Только испоганить все дело могут. Даже обыск правильно не умеют провести.

— Подъезжаем, — негромко сказал сотрудник Герасимова, и полковник, проглотив начатую фразу, склонился к окну.

— Ага! Все-таки нас не ждали! — пробормотал он.