Сергей Абрамов - 06-Новое платье короля (Сборник)

Идти в тумане было практически невозможно, это Чернов понял почти сразу, когда споткнулся обо что-то, чего, по логике, не могло обнаружиться на означенном «футбольном поле». Но обнаружилось, и Чернов рухнул мордой вперёд, но, увы, не в тёплую реку, как мечталось, а в жёсткую и колючую траву. Потерял сознание — показалось, что на миг всего, но когда очнулся, увидел: туман рассеялся, расплылся, не ушёл совсем, а как-то присел, прижался к земле. Может, эти туманные трансформации и заняли-то всего миг, но здравый Чернов счёл именно здравым признать, что провалялся он мордой в траве никак не менее часа. А то и поболе. Однако чувствовал себя отдохнувшим, будто не в отключке находился, а в тихом сне без сновидений. Чернов уселся на жёсткую траву, огляделся в поисках вдруг да вынырнувших из туманной массы новых ориентиров — деревьев, зданий или иных рукотворных и нерукотворных вершин. Но никаких вершин не углядел. Зато с умилением увидел, как шёл к нему по колено в тумане некто в белом свободном одеянии (типа туника), с посохом в правой руке, седоволосый, седобородый, то ли библейский патриарх, то ли былинный богатырь. Умиление Чернова вполне объяснимо: картинка прямо из детства, не хватало только запаха молока и мёда, запах корицы пришёл явно из других детских книжек.

Всё-таки умилённый Чернов легко поднялся, зашагал навстречу старцу, заранее улыбаясь и надеясь на ответную улыбку. Но по мере сближения двух представителей двух миров обнаружилось, что лицо старца было не просто мрачным и пасмурным, но даже угрожающим. Улыбка сползла с губ Чернова: в чём он, любопытно, провинился перед хозяином тумана? А хозяин, остановившись и опершись на посох обеими руками, сказал раскатисто и молодо, причём — по-русски, да ещё напирая на «о»:

— Долго заставляешь ждать, Бегун.

Выходит, всё-таки — былинный богатырь. Но старый. На покое. И всё ж — при деле.

Театр остановить невозможно!

— Мои поступки не в моей воле, — вежливо ответствовал Чернов, не преминул поклониться старцу в пояс, пополоскать ручкой у травы-муравы, добавил, выпрямившись: — Исполать тебе, добрый человек…

Добрый человек неожиданно неуклюже, но искренне улыбнулся сыгранной Черновым рольке и продолжил:

— Ошибаешься, Бегун. Воля Сущего — в том, что Он каждому даёт право поступать по своей воле.

И тональность иная, и даже тембр голоса поменялся. Плюс — уже никакой не русский, а чеканная латынь. Причём именно чеканная, простая; как удар молота о наковальню, как её учат в современных Чернову вузах, а не та, что потеряна в бездне времён вместе с Римской империей — латынь, услышанная Черновым в мире, поделённом на римлян и скандинавов. Одну лишь странность отметил лингвист: дважды употребив слово «воля», седой латинист сделал это по-разному. В первый раз — «numen», во второй — «sponte». Кичился знаниями? Латынь-то, судя по используемому варианту её, явно — не его разговорный язык…

И тогда Чернов нагло перешёл на древнееврейский:

— Сказано в Книге: «Но когда закончится терпение Моё и не смогу Я больше видеть, как человек смертный вершит ошибку за ошибкой и преумножает сущности, вмешаюсь Я, и с тех пор Моя воля станет его волей, и пусть он, когда поймёт свершившееся, то вознесёт славу Мне, что так стало». — Он уже легко и просто воспринимал возникающие в голове подсказки, словно Книгу эту знал наизусть. Как Хранитель. А сейчас ещё и самолюбию лестно стало: Главный Суфлёр-то ему, Бегуну, подсказывает. Значит, не безразлично Ему, как он в споре выглядит… — Так что давай вместе вознесём славу Сущему, что он позволил мне попасть в этот благословенный мир тумана и встретить тебя, уважаемый человек.

Чернову нравилось ивритское словообразование: «бен-адам» — человек, сын Адама. Знает ли старец, кто такой Адам, или стоило употребить синоним понятия — слово «иш»?

Не стоило. Старец понял.

— Пустой спор, — строго сказал он. — А если ты несёшь слово Сущего, то неси его до конца, а не обрывай там, где хочется. Сказано дальше: «Но никогда не закончится терпение Моё, пока я не обронил веру в то, что станет человек смертный мудрым и дальновидным» — Последнее прозвучало буквально, как «умеющий видеть далеко». Не исключено, Патриарх Литературы имел в виду не простую житейскую дальновидность, а некое волшебное умение смотреть куда-нибудь за горизонт. Горизонт пространственный, горизонт временной — кто из смертных разберёт, какой именно… — У меня нет оснований полагать, Бегун, — завершил мысль старец, и всё это — на хорошем древнееврейском, — что Сущий обронил веру…

Вот и порадовался зря, огорчился Чернов, подставил тебя Сущий, не до конца подсказку довёл, а ты и сел в лужу.

— Пустой спор, — поспешил согласиться со старцем Чернов. Не утерпел всё же — перешёл на шекспировский английский: — Не стоит терять время на демагогию. Лучше назови своё имя. А то меня ты знаешь, а я тебя нет. Разве это правильно?

Старец легко засмеялся, прикрывая по-стариковски ладонью рот, будто зубы там давно не ночевали.

— Ну, допустим, я — Зрячий… — Английский его был безупречен. — Ну, допустим, ты в Пути так ослаб умом, что решил наивно, будто тебе может встретиться ещё кто-то, кроме Зрячего. Допустим, допустим. Хотя очень жаль разочаровываться в таком славном джентльмене, у которого в надзвёздных сферах столь высокая репутация. Была до сих пор… — Не удержался, добавил: — Сэр…

Было что-то фарсовое в ситуации и одновременно — гротесковое, если искусство театра (опять театральные аллюзии!..) позволяет совместить эти два жанра. И Главный Художник недурно постарался: низкое серое небо, плавная, стальная река, двое стоят по колено в сером тумане. И запах корицы, запах любимых маминых плюшек — запах полузабытого детства плыл над необъятной сценой.

И Чернову вполне кстати подумалось: а где на этой сцене место декорации, изображающей древний гананский город Вефиль? Предусмотрено ли оно? Или сцена оснащена поворотным кругом, механизм коего Чернов ещё пока не видел в действии? А неплохо было бы! Стоят они со Зрячим бок о бок, сдвинувшись на авансцену, а мимо проплывают все декорации спектакля: вон сверкает огнями весёлый Джексонвилль, вон вынырнули из тьмы кулис катакомбы «черни» с несчастным Младенцем в кроватке, вон монгольские испанцы на фоне синего моря… А вот и он, вот родной и любимый Вефиль, вот и жители его руками машут…

Ан нет, не машут. И Вефиля нет. А есть всё тот же туман у реки, и рядом с Бегуном — Зрячий. Эпизод продолжается, джентльмены… Правда, Зрячий какой-то нестандартный. Полиглот просто! Или он по смертной своей жизни — коллега Чернова? или его многоязычие — функция Вечного, а значит — отпущенная на время встречи с многоязычным же Бегуном?