Марианна Алферова - Золотая гора

- Что здесь происходит? - спросил Генрих у человека, сидящего подле на стуле. Кажется, это был единственный стул в комнате.

Гладкое лицо и свободный костюм делали возраст сидящего неопределимым. Безвозрастный слегка повернул голову. Слегка приоткрыл рот:

- Товарищество отбирает картины для галереи "ТОИ".

- Это очень важно?

Безвозрастный пожал плечами, давая понять, что на такие вопросы он не отвечает.

- А ваши работы где?

Собеседник молча кивнул в сторону стоящего рядом с ним на полу прямоугольного холста. Через ярко-зеленое поле по оранжевой дороге шагал ярко-красный огромный петух.

- Вы поняли, кому все это надо показывать? - обратилась к Одду девушка в широкополой мужской шляпе. - Я лично пока еще ничего не понимаю. Петька, распаковывай! - Приказала она своему спутнику в засаленном ватнике и указала на связку картин.

- Может, не стоит торопиться, - уныло пробормотал Петька.

- Ты что, трусишь?! - голос девушки дрожал от возбуждения.

- Выставлять картины, это все равно что раздеться, - отвечал Петька. А у меня болячка на колене и лишай на груди.

- Ладно, скажу, что все картины мои. Пусть слава мне достанется.

Она разорвала гнилую веревку и извлекал из пакета первую работу.

- Нет, это барахло, - она отшвырнула картину. - А вот это настоящий фрукт! - и девушка водрузила холст на этюдник, потеснив чью-то "Огородную композицию № 5".

...На турнике висела медная обезьяна и весело болтала ножками. Обезьяне было на все глубоко наплевать. Ненастоящее солнце светило над головой, ненастоящая вода синела в заливе, на ненастоящих грядках ничего никогда не вырастет...

- У нас ничего не выйдет, - бормотал Петька. - Если ты не член Товарищества, на выставку не возьмут.

- Почему это?

- Потому что они не огородники вовсе, а воскресшие, - прошептал Петька почти в ужасе.

- Вранье. Ты знаешь хоть одного воскресшего?

- А ты хоть одного члена Товарищества знаешь? - огрызнулся Петька.

- И кто здесь член Товарищества? - вызывающе спросила девушка и огляделась.

- Я, - тихо и с достоинством отвечал автор "Петуха" и поднялся, потому как в окружении многочисленных собратьев по живописи приблизилась Ирочка Футурова. Ее щедрые формы обтягивало пестрое ручной вязки платье с аппликациями из суконных помидоров и огурцов. Волосы Футуровой были уложены в прическу, именуемую в огородах "корзиной". Ее товарищи выглядели не так экзотически: длинные волосы, бороды, свитера, джинсы, жилетки с множеством карманов, брелоки, пальцы со следами красок, и в пальцах - дымящиеся сигареты.

Комиссия остановилась напротив "Петуха".

- Это очень сложная работа, - объясняла Футурова. - На нее надо долго смотреть. Здесь присутствует вечность. И главное, здесь есть образ. Образ воплощения. Причем очень яркий.

- Чистейший красный кадмий, - причмокнул один из созерцателей.

- Учтите, автор член "ТОИ", - добавила Футурова как бы между прочим.

Все, как по команде, присели на корточки и принялись созерцать "Петуха".

- Как он хорошо шагает! - воскликнул один из созерцавших. - Он знает, куда идти!

- Знает" - поддакнула остальные.

- Берем? - спросила Футурова.

- Несомненно, - отвечали члены Товарищества хором.

Теперь настала очередь "Обезьяны на турнике". Члены товарищества переглянулись, Ирочка едва заметно покачала головой, и все хором сказали: "Нет".

- Простите, - вмешался в их священнодействие Одд, невольно испытывавший симпатию к отважной художнице, не потому что "Обезьяна" была необыкновенно хороша, а потому что он сам когда-то так же безоглядно верил в совершенство своих работ. - Не могли бы вы объяснить, чем с вашей точки зрения отличается "Петух" от "Обезьяны"?

- Это касается лишь посвященных, мистер не-знаю-вашего-имени, надменно отвечала Футурова.

- Генрих Одд, - представился бизер, рассчитывая, что его имя произведет впечатление.

Он не ошибся. Все посмотрели на него как на зачумленного.

- Мистер Одд! - воскликнула Футурова. - Здесь, на огородах, мы называем тебя король кича! - она схватила его за руку. - Идем со мной, и я покажу, какое ты ничтожество.

- Куда идти? - ошеломленно спросил Одд. Ему почему-то показалось, что Ирочка приглашает его в постель.

- В галерею ТОИ!

Она потащила его за собой по лестнице наверх, на второй этаж. Отворились массивные двери, и открылась бесконечная анфилада комнат, освещенная мягким рассеянным светом. Галерея была переполнена картинами, как корзина работящего огородника овощами. И овощи эти, несмотря на различные названия и цвет, то бишь колорит, были необыкновенно схожи. Разрезанное время. Каждая порция на отдельном блюде. Время освежеванное, сочное, по-рыбьи беспомощное, из разрезов томительно сочились секунды, минуты. Они пытались пробиться сквозь рамы, перетечь, доползти, слиться в непрерывный поток. Но не могли. Пастозные мазки гвоздями прибили каждый кусок к своему холсту. Генрих смотрел и улыбался. Время было по одну сторону. Он - по другую. Они уравновешивали друг друга. Здесь, перед этим жертвенным алтарем, залитом кровью разъятия, Генрих чувствовал себя почти всемогущим. Внутри него скапливался и рос комок непрерывности и цельности, он уже пульсировал и жил, и Генрих чувствовал его биение.

- Ну как, нравится? - снисходительно спросила Ирочка.

- Сейчас нет. Но, возможно, понравится потом. Когда я умру. Если такое случится.

- Мы служим вечности, а ты сиюминутному, - воскликнула Ирочка. Именно поэтому тебя влечет к нам. Только вдумайся! Ваш мир пересыщен благами, но вы являетесь к нам, жалким и нищим, и находите, что наш мир по своей сути глубже и богаче нашего!

- Вы уверены, что я это нахожу?

- Конечно! Вам никогда не понять нас до конца, мистер Одд! Никогда не удастся. Только вообразите: видеть собственную гибель, сознавать ее и скорбеть - какая глубина чувства! Истинный художник полжизни должен отдать за одно такое мгновение. Но я не позволю тебе приблизиться к нашим сокровищам. Я буду гнать тебя, гнать, гнать! - слово "гнать!" она выкрикивала с наслаждением.

- Я ошибся, - сказал Генрих. - Здесь не может быть его картин. Его вы тоже гнали, гнали, гнали, пока не загнали добычу на мену.

Брезгливая гримаса скользнула по губам Футуровой.

- Ты ищешь жмыха? Траша? Здесь? Члены "ТОИ" не ходят на мену! Мена для ничтожных душ! Ищи своего жмыха в Клетках, а не в нашей галерее.

- Ты помнишь его картины? - спросил Генрих. - Он приносил их сюда. Их было семь. На одной... да, на одной был дом и клочок синего неба. И с этого неба лился живой, почти Вермееровский свет. Я так не умею. С моего неба льется кислотный дождь. А он мог.

- Иванушкин? Нет, не помню.

Генрих недоверчиво покачал головой: