Юлий Буркин - Мама, я люблю дракона (сборник)

Ознакомительный фрагмент

Портфелия огляделась и прыснула, прикрывшись ладошкой:

– Точно, суп!

Джон явно забавлял ее, и она огорчилась, когда перерыв кончился, и его позвали на эстраду.

– Пойдем, – поднялся я.

– Толик, миленький. Давай посидим еще, послушаем. Все равно же скоро закрывать будут. А спешить нам некуда. Ну?..

– Ладно, – согласился я, – тогда пойдем танцевать.

Джон опять подсел к нам.

– Все. Окончен бал. Пусть в тишине посидят.

– Нравится мне твоя работа, – усмехнулся я.

– Мне и самому, – не заметил он иронии.

– А жена вас не ревнует? – игриво спросила Портфелия. – Вас каждый день так поздно нет дома. А здесь столько женщин, и каждая старается быть красивой. Ведь так?

– Меня нельзя ревновать. Потому что я очень честный.

Портфелия прыснула снова.

– Нам пора, – напомнил я больше даже не от необходимости, а из ревности. Уж я-то знал, какой Джон честный.

– А куда вы?

– Какая бестактность, – деланно возмутился я, – особенно по отношению к девушке. Я всегда подозревал, что ты – толстокожая скотина.

– Да я только… – начал было он оправдываться, но я перебил его:

– Если серьезно, можешь себе представить, мы «идем на сенсацию». Как на медведя ходят. Ночное задание. Детектив. В традициях западной прессы, – я насмешливо покосился в сторону Портфелии. – «Подвиг вахтера» или «Подпольный синдикат профессора Заплатина». Каково, а?

– Не паясничай, – вскинулась она, – я и сама не хочу идти, но ведь съест Маргаритища.

– Заплатин? – не слушая ее, переспросил Джон, как-то странно поглядывая на нас. – Погодите-ка, – пошарив по карманам, он достал бумажник, извлек из него сложенный вчетверо листик в клеточку, развернул, пробежал глазами и подал мне. – Взгляни.

Записка была написана очень аккуратно, словно каждую буковку вырисовывали отдельно:

«Женя. Не пытайся понять причину моей смерти, вряд ли тебе это удастся. Знай только, что она – во мне самом. Я ни о чем не жалею и никого не виню. Ничего тебе не завещаю и ни о чем не прошу. Только постарайся запомнить вот что: если будет тебе совсем худо, так худо, что впору лезть в петлю, повремени с этим. Обратись к профессору Заплатину. Прощай.

Любящий тебя Деда Слава.»

– Странно, – подумал я вслух, возвращая записку. – С Заплатиным-то ясно: он твоего деда оперировал, я помню, был об этом как-то разговор. Видно, сдружились. Они же почти одного возраста. Но все равно, странная записка.

– Я не говорил, как он умер. Никому не говорил. Ни к чему это было, – Джон замолчал в нерешительности, но после паузы все-таки продолжил. – Его в кресле нашли. За столом. На столе – записка. Написал ее и умер. От удушья. Экспертиза показала.

– Газ?

– Нет. И следов насилия нет. Доктор сказал – похоже, старик просто перестал дышать.

Над столиком зависла тишина.

– Кошмар какой-то, – не выдержала Портфелия. – Мальчики, о чем вы? Какая экспертиза? Какой дед?

– Мой дед, сказал Джон; а у меня в голове совсем некстати выплыл дурацкий анекдот: «Шел ежик по лесу. Забыл как дышать… и умер».

– Я с вами пойду, – решительно заявил Джон.

– Айда. Только вряд ли мы там что-нибудь интересное увидим.

– Пойдем скорее. – Джон нетерпеливо вскочил. Джон есть Джон: или хандрит, неделями находясь в полусонном состоянии, или носится, как угорелый, дрожа от возбуждения.

… К институту решили идти пешком, так как для «ночных незаконных операций» было все-таки слишком рано. На улице, как и всю неделю, было сыро, чуть-чуть моросил дождик. Я открыл зонтик, и мы попытались втиснуться под него. Но по-настоящему это удалось только Портфелии, так как она была в серединке. Мы с Джоном держали ее под руки и всю дорогу молчали, а она, напротив, болтала непрерывно. И о том, какая ужасная выдалась погода, и о том, какой, вообще, ужасный климат в наших краях, и о том, какая Маргаритище зверь, и о том, что быть начальником – дело неженское (им это противопоказано; а равноправия они не для того добивались, чтобы делать то, что им противопоказано), и о том, как она попала в нашу дурацкую газету…

Все это, или почти все, было чистейшей воды враньем и сплошным кокетством. Только для Джона. Ведь она прекрасно знает, что я прекрасно знаю, как она, завалив во второй раз вступительные экзамены, умоляла Маргаритищу принять ее на работу «по призванию». Но, как бы там ни было, своей болтовней она добилась главного: Джон отвлекся от своих тяжелых мыслей, закурил и вновь стал поглядывать на нее с интересом.

Она притихла лишь тогда, когда мы миновали ворота институтской рощи, войдя в ее мокрую тьму, и двинулись мимо анатомического корпуса. Где-то неподалеку взвыла собака. Взвыла с такой ясно ощутимой тоской, что казалось, не собака это воет, а человек пытается подражать собаке. Портфелия еще крепче прижалась к нам.

И вот мы в нерешительности стоим перед дверью операционной.

– Ой, мальчики, пойдемте отсюда, а?..

Мы молча повернулись и, не глядя друг на друга, побрели по коридору к лестнице; мы чувствовали себя группой круглых идиотов.

Внезапно за нашими спинами раздался щелчок открываемой двери. Я оглянулся. Из операционной вышел грузный пожилой человек в белом халате. Он сдернул с ладоней резиновые перчатки, тщательно вытер потные руки о подол и тут увидел нас.

– Молодые люди, – громко, по-хозяйски, окликнул он. – Вам от меня что-то нужно? Рад служить. Да не стойте, как истуканы, идите-ка сюда.

Мы обменялись короткими беспомощными взглядами и подчинились.

Я, конечно, понял, что перед нами – профессор Заплатин. Но будь я художником, пиши я его портрет, я, наверное, назвал бы картину не «Профессор», не «Доктор», а «Сталевар» или даже «Человек, покоряющий сталь». Внешность у него такая. Очень загорелое (или от природы смуглое) широкое лицо с густыми, почти сросшимися черными бровями над глубоко посаженными глазами. Густые, почти совсем седые волосы зачесаны назад. А вот глаза-то подкачали: какие-то водянистые, белесые. Я бы даже сказал, белые. Не сталеваровские.

– Мы из институтской газеты. – Портфелия протянула ему удостоверение, но он не взял его, а спросил:

– И чем же обязан? Я к вашим услугам, хотя и устал чертовски.

В это время из операционной выкатили тележку с лежащим под простыней человеком. Санитары прошли деловито, даже не взглянув на нас. В проем я увидел, что операционная – за следующей дверью, а за этой – «предбанник».

– Понимаете, – стала оправдываться Портфелия, – видимо произошла ошибка. Нам пожаловались, что вы без разрешения оперируете здесь по ночам.

В тамбур вышло четверо. Они сняли и повесили халаты, накинули плащи и, пройдя мимо нас, двинулись вниз по лестнице.