Сергей Лукьяненко - Джамп (Сборник)

— А вы говорите — как нам получить Врата…

Идти по Земле — с пылающим огнем в руках. Опустить зерно в землю и увидеть, как вспыхивают вокруг бесплотные Врата. Океан возможностей. Океан свободы.

— Ждите. Надейтесь. Если Врата вам нужны — вы их получите…

— Крей! — голос Кэлоса разорвал мираж. Он встал. — Опомнись! Они не готовы! Они только дети, они еще младенцы, их история — искра света во тьме! Тысячи лет древние корабли нашей расы ползли по галактике — чтобы заронить семена жизни. Они не могут принять — так сразу. Им надо дать время, надо помочь. Бескомпромиссность молодости, ну как ты не понимаешь? Ты!

— Да, я, бессмертный Вождь!

Крей вскочил, раскланялся в шутовском поклоне.

Все, что я хотел и мог сказать, мольба и проклятие — все вылетело из головы. Перед нами разыгрывался финал древней драмы.

— Прощенья просим, Вождь! Лига не пойдет путем Хрустального Альянса!

— Крей Заклад, когда я вытащил тебя, сопливого щенка, из чумного барака, я не думал, прав был или нет, стоит ли твоя жизнь…

— А, это и впрямь ты, Вождь!

Куда делась вся его вежливость и невозмутимость! Два человека, чей возраст мерился столетьями, сейчас ругались как надравшиеся юнцы!

— Спасибо! Когда меня вздергивали на дыбе, Вождь, я не предавал тебя! Когда я жег заживо повстанцев — медленно, Кэлос, очень медленно, как ты велел — чтобы и мысли у них не было вернуться в родной мир — я не колебался! Я знал — только ты светоч во тьме, только ты вправе решить, где добро и где зло! Мы прошли твоим путем — и упали в грязь. Так вот — теперь мы идем в другую сторону! Желаю добра этим людям — но не осчастливлю их насильно! Извини, Вождь! Прикажешь уйти в отставку? Или застрелиться?

— Поздно тебе стреляться!

Тишина ударила больнее крика. Крей и Кэлос, как по команде, замолчали.

— Лига приняла решение, — тихо сказал Крей.

— В тебе не осталось ничего человеческого, — ответил Кэлос.

— Кэлос! Тебе ли говорить об этом?

— Ваши планы — чушь. Вы тоже часть Тени… и не лучшая ее часть.

— У них есть возможность…

Я не дослушал. Встал, отстранил руку деда, вцепившегося мне в колено. Держись, старик. Держись, прошу. Я побежал.

Врата сияли сквозь тьму. Рядом, совсем рядом…

— Петр!

Я бежал, ветки колотили по лицу. Врата были все ближе.

— Петр! — толчок в плечо. Кэлос догнал меня. — Стой! Ты никогда не вернешься! Вспомни, что я говорил! Петр, я не пойду за тобой!

Он едва не влетел на пространство Врат. Я успел остановиться и ударить его — то ли он хотел поддаться, то ли и его боевые рефлексы были не всесильны. Кэлос упал на самой грани измененного пространство, за пределами той линии, где его ждало будущее — ослепительное и нечеловеческое.

— Подожди, — попросил я. — Это мой путь.

Шаг — и белое сияние в глаза.

Как больно, когда тебя постигают…

Я очнулся под верещание куалькуа. Уже ставшие привычными вопли.

«Петр! Петр! Петр!»

— Не ори…

Слова застряли в горле. Рот был набит снегом. Я валялся у подножья холма, и даже помнилось смутно, как я катился, кувыркаясь, по сугробам, налетая на скрытые в снегу камни, крича от боли…

«Рецепторы заглушены. Восстановление поврежденных тканей проводится».

Спокойствия куалькуа хватило ненадолго.

«Петр! Петр!»

— Да заткнись…

Я поднялся — все тело ныло. Если это после подавления болевых рецепторов — то что со мной было?

Ого.

Смерив взглядом склон, я проникся к куалькуа уважением. Собрать мое несчастное тело после такого падения — работка для судмедэксперта. Я катился-падал с двухсотметровой высоты, по такому крутому склону, что не осмелился бы штурмовать самый сумасшедший альпинист. По крайней мере — в такую погоду.

Начиналась метель. Нет, неправильно, она не начиналась, она жила здесь. Ветер был несильным, но неуловимое ощущение, что он не прекращается неделями, не оставляло меня. Мелкая снежная крупка била в глаза. Мутный, красный солнечный диск уныло висел в небе.

— Эй, куалькуа, помнишь «Свежий ветер»? — спросил я. — Мы не у Геометров случайно?

«Сила тяжести и состав атмосферы различны».

— Ага. Спасибо.

Может быть, я полный идиот. И в наказание сейчас получу короткую и малосодержательную жизнь в снежной пустыне… на пару часов, вплоть до окоченения.

— Тогда подскажи, здесь есть что-то живое?

Куалькуа ответил не сразу. Вряд ли он пользовался только моими органами чувств, скорее, смотрел еще и своими глазами, вбирал информацию всеми, недоступными мне, путями…

«Да. Повернись влево. Еще. Стоп. В этом направлении, около одного километра».

Сколько я ни смотрел, увидеть ничего не мог.

Но теперь уже выхода не было. Когда вначале действуешь, потом думаешь, добра не жди.

Я побрел по снегу. Куалькуа, выполнив просьбу, затих. Но работу с моим телом не прекращал — я чувствовал, как возвращается чувствительность, одновременно — уходит куда-то холод. Странное ощущение — уже бывшее, дежа вю… Нет, это все-таки не мир Геометров. Конечно же. Но вся Тень, если взглянуть честно, всего лишь бег по кругу. Бесконечная игра в давно сыгранной пьесе. Единственный выход — перестать быть человеком. А что делать, если я не хочу? Легко было философам, психологам, писателям размышлять о судьбе человечества. Отомрет, перерастет, пойдет дальше, ступит на новый виток… Не хочу! Я — не хочу! Но выхода нет, и значит, я буду биться головой о скалы Земли Изначальной, выцарапывать зерна Врат, унижаться и выпрашивать — пусть даже такое спасение ненавистно мне…

Впереди, сквозь снежные заряды, проглянули темные тени. Я остановился, растирая онемевшие руки. Кажется — вышки. Кажется — бараки. Дежа вю. Эй, Гибкие Друзья…

— Ой…

Вздрогнув от звука, раздавшегося совсем рядом, я присел на корточки. Стон?

Да нет.

— Ой да моя родина,Вольная, привольная…

Это скорее походило на песню. Словно кто-то, обделенный слухом и голосом, бормотал окаменевшие от мороза слова.

— Свободная, великая…

Я разглядел певуна. Скорченная, занесенная снегом фигура в громоздком, неуклюжем тулупе. Не похоже было, что человек замерзал. Он сидел на каком-то деревянном чурбане, лицом к баракам и вышкам, и бормотал, бормотал без всякой интонации, переходя от песни к невнятным жалобам…

— Холодно… черт… холодно…

Люди, разговаривающие сами с собой, всегда внушали мне странную, замешанную на жалости, симпатию. От хорошей жизни не будешь искать собеседника в себе — страшный это собеседник, беспощадный.