Кристин Раш - Мастер возвращений (сборник)

Или и то и другое?

9:15. СЕТЕВОЕ СООБЩЕНИЕ МАРТЫ ТРУМАНТЕ.

СМЕРТНИКИ. ЧАСТЬ 5

Теракты в Париже стали первыми и последними, когда несколько детей взорвались в одном и том же месте и в один день. С тех пор взрывы происходили в любое время, в разных точках, разбросанных по всему земному шару, и они поражали тысячи мишеней, некоторые из них были крупными, как Эйфелева башня, другие обманчиво маленькими, приютившимися в трущобах.

Эти взрывы придали убедительности слухам, будто дети и их родители — всего лишь невинные жертвы фанатиков, обманом внедрившихся в медицинские учреждения, и бомбисты на самом деле не совершают актов суицида. Как будто доктора и сестры подкладывают эти микросхемы со взрывчаткой при процедуре вживления обычных чипов — например, чипа идентификации ребенка или стандартного чипа оповещения родителей, встраиваемого каждому новорожденному младенцу. А эта процедура узаконена более чем в ста двадцати странах.

Но в больницах утверждают, что их персонал тщательно отбирается и проверяется, каждый чип тестируется, каждая микросхема имеет свой идентификационный номер и устроена так, что ее перемещение в пространстве можно отследить.

Ни один из чипов, обнаруженных при множестве взрывов после тех памятных событий в Париже, не имел этих идентификационных номеров. Однако слухи не утихают. Намного проще обвинять во всех бедах безымянных и безликих мерзавцев, прячущихся в системе медицинского обслуживания, чем родителей, которые сознательно заплатили кому-то, чтобы в организм их ребенка была помещена бомба. Бомба, которая спокойно ждет своего часа, пока отец и мать кормят, одевают и растят этого ребенка.

Привязываются к нему.

Обращаются с ней, как с обычной девочкой.

Говорят, что любят ее.

Один из солдат вызывается довезти тебя до Зеленой зоны. Ты откидываешь голову на спинку сиденья его современного кондиционированного монстра, с урчанием пожирающего водородное топливо, и закрываешь глаза.

Эта маленькая девочка потрясла тебя. Несколько историй, несколько интервью уже оказывали такое действие и прежде, и тут суть в том, чтобы придерживаться профессиональных правил: помнить лишь то, что ты можешь доказать.

Но где-то на грани сна и яви ты ловишь себя на мысли, что в последнее время ты живешь как бы тремя очень разными жизнями. Первая — это твой каждодневный опыт, так отличающийся от жизни большинства людей. Многие ли из них мотаются из одной зоны конфликта в другую, от одной горячей точки — к следующей, гоняясь за кризисными ситуациями, в то время как все прочие люди бегут от них? Этот образ жизни стал твоей второй натурой. Но ты думаешь об этом только иногда, вот как сейчас, проваливаясь в сон.

Еще ты живешь среди своих статей, своих «живых» репортажей и блогов. Люди, которые видят (слышат, читают) их, верят, что знают тебя настоящую. Они верят, что входят вместе с тобой в долину смертной тени и что они, как и ты, спасутся от некоего зла.

На самом деле, однако, ты живешь среди своих мыслей, среди вещей, о которых ты боишься написать, боишься снять репортаж и просто боишься принять близко к сердцу. И когда ты полагаешь, что в твоей жизни нет места страху, ты лжешь. Но когда ты говоришь, что не чувствуешь страха, — ты говоришь правду.

Ты уже долгое, долгое время не чувствуешь вообще ничего.

Вот самое важное, что они не сказали тебе, когда нанимали на эту работу. А не то, что тебя могут убить или, возможно, ты даже захочешь, чтобы тебя убили.

Оказывается, ты можешь смотреть на маленькую девочку, потерявшую все: здоровье, семью и веру, что кто-то когда-нибудь полюбит ее, — и думать, что она не оправдывает тех слухов, которые о ней распространяются. Она — не тот случай, что обезопасит тебя, не та новость, что сделает тебя еще более знаменитой.

Эта девочка даже не заслуживает упоминания в твоей большой статье о смертниках, потому что ее существование ничего не изменит. Она для тебя — еще один факт в длинном перечне бесполезных фактов.

Она не ребенок. Во всяком случае, не больше, чем ты женщина.

Она — оружие, а ты — репортер. И это все, кем ты когда-либо была.

СВЯТЫЕ ГРЕШНИКИ

Kristine Kathryn Rusch. Sinner-Saints.1993.

Из незаконченной автобиографии

бывшего сенатора Лилиан Хеллман.

Он был самым интересным человеком из всех, кого я когда-либо знала. Даже теперь, спустя десятилетия, время от времени я вспоминаю его: когда кто-нибудь помешивает коктейль с мартини или закатное солнце струится в окно моей гостиной. Многие полагали, что я не рассказывала о Дэшиле Хеммете [23] потому, что с ним связаны некие секреты — слишком важные, чтобы их выдавать. Если и есть такие секреты, я про них не ведаю. А не говорила я о Хеммете потому, что сказать мне надо слишком многое.

Мы познакомились, когда мне было двадцать четыре, а ему — тридцать шесть. Я ощущала себя бунтаркой, работала секретаршей и имела мужа, который не мог взять в толк, каким образом мое бунтарство склоняет меня к политике. Хеммет слыл популярнейшей личностью в Голливуде и Нью-Йорке.

В порядке вещей быть в этих городах самой модной персоной — излюбленная игрушка меняется там каждую зиму, но в его случае особый интерес для коллекционеров знаменитостей представляло то, что экс-детектив со шрамами на ногах и вмятиной на голове — следами общения с преступниками — имел мягкие манеры, хорошее образование, элегантно выглядел, происходил от первых поселенцев, был оригинален, остроумен и тратил столько денег на женщин, что они любили бы его, даже не имей он этих своих достоинств. Когда мы встретились, он уже пятый день как пил, и его прекрасное лицо выглядело изможденным. Высокая тонкая фигура устало обмякла. Он не стал швыряться деньгами. Напротив, мы вообще ушли из того голливудского ресторана и всю ночь просидели в его машине — курили и беседовали — о чем, я сейчас и не вспомню.

Иногда мне представляется, что той ночью мы впервые заговорили о моей политической карьере, тогда только начавшейся, и он произнес то, что потом повторял постоянно:

— Придет день, Аил, когда они потребуют, чтобы ты продала своих друзей.

Услышав это, я возмутилась и поклялась, что своих друзей не предам ни за что. Он посмотрел на меня печально — такой же взгляд был у него лишь в его последние дни в 1961 году, в больничной палате, накануне смерти.

Его слова стали преследовать меня весной 1947 года, когда Трумэн [24] вновь вверг нас в войну.