Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен

Женщина у одного из домов помешивала пищу в металлическом котелке. Она не задала вопросов, не удивилась нашему присутствию, только кивнула и указала вверх по тропе.

— Он ждал тебя, — произнесла она, обратившись к Гектору, но вектор взгляда на короткое мгновение задел и меня.

Гектор не удивился. Он кивнул и указал остальным остановиться. Потом посмотрел на меня и добавил:

— Ты тоже поднимись со мной. Если кто и сможет дать тебе ответ на твои последние вопросы, то это он. Мы называем его тот, кто «разговаривает с небом».

Я зафиксировал новую метафору: «разговаривать с небом». Широкое сканирование, проведенное мною, не обнаружило значимых источников радиопередачи или спутниковых сигналов в радиусе десяти километров. Тем не менее, я подчинился. Горная тропа вела вверх между камней, поросших лишайником. Показания атмосферных датчиков указали на повышенную сухость воздуха. Слева от тропы находились руины в виде дугообразных конструкций из камня с признаками ручной резьбы. Возможно, это были остатки бывшей обители.

В верхней точке тропы, где скалистый хребет разрывается в пустоту, сидел человек. Один. Без сопровождения, без снаряжения, без признаков перемещения. Он был почти недвижим. Только тонкая тень, сдвинутая солнечным наклоном, указывала, что он ещё связан с течением времени. Человек сидел на обломке древнего ствола, едва различимого в каменной округе. Его поза была не медитативной и не усталой, скорее — окончательной. Как будто он завершил всё движение в своей жизни, и теперь осталась только фиксация — самого себя, своей мысли, горизонта.

Я видел, как первые паломники, заметив его издалека, ускорились. Кто-то приложил пальцы ко лбу, кто-то склонил голову. В воздухе возникла новая тишина — тишина внимания. Появился упорядоченный строй. Люди выстраивались в очередь. Без слов, без принуждения, без знаков. Сначала подходили, потом ждали, и когда наступал их черёд, садились рядом с ним. Кто-то молча, кто-то со словами, которых я не мог разобрать. Некоторые протягивали ему что-то: мешочек, платок, веточку с крошечными плодами. Он никогда не отвечал. Не двигался. Только смотрел вперёд на запад, где солнце стекало в ущелье, будто истончаясь в последний луч.

Он был очень стар. Настолько стар, что казалось будто время выветрило в нём всё человеческое, оставив только сущность. Лицо испещрено морщинами, не как у человека, а как у рельефа. Губы почти слились с кожей. Глаза — сухие, чуть мутные, но цепкие. Не анализирующие, а принимающие. Я зафиксировал у него крайне низкую температуру тела и признаки слабого дыхания. Сердцебиение на сенсорах различалось как ритмичное, но замедленное до предела. Как будто он приучил своё тело к миру, в котором не надо спешить.

Имя его не называли. Но по голосам паломников я распознал множество именований — из разных языков, разных культур, разных уклонов одной веры. Кто-то звал его «старцем Линии», кто-то «Смотрящим». Несколько раз мелькало имя «Феогност». Оно было наиболее вероятным, согласно найденным мною позже публичным источникам.

Люди разговаривали с ним не ради ответов. Те, кто садился рядом, просто говорили. Часто — плакали. Без истерики, просто… плакали. И потом уходили другими. Даже дети, которых было немного в общей массе групп, воспринимали его не как старика, а как часть паломничества. Часть не страшную, не величественную, а нужную. Как воду, как отдых, как подтверждение того, что их путь имеет узел, соединённый с живым.

Гектор подошёл к нему не сразу. Дал другим пройти. Смотрел издали. Он знал, что я фиксирую всё, но при этом ничего не комментировал. Потом, когда паломники уже прошли, и, когда старец вновь остался один, то Гектор медленно подошёл и опустился на колени. Я впервые видел его в таком положении. Без ритуала, без театра. Он просто встал перед ним, положил руку себе на грудь, потом — на землю. Старец посмотрел на него, и впервые за все время наблюдения слегка кивнул.

Они молчали долго. По человеческим меркам больше двадцати минут. Я анализировал каждый их микрожест, взгляд, положение рук, но ничего не говорил. Это было вне алгоритмов. Вне маршрута. Вне даже внутреннего понимания.

Когда Гектор поднялся, он был другим. Я не мог объяснить — как. Всё было тем же. Но как будто что-то внутри него теперь светилось сдержанно, устойчиво, как внутренняя лампа. Он посмотрел на меня, и я ощутил, что мой сенсор фокусируется на его лице, будто впервые.

— Его знали ещё до РПС, — сказал он негромко, почти шёпотом.

— Он был здесь, когда всё только начиналось. И он остался после этого.

Я хотел спросить: «Зачем?», но не стал. Ответ был очевиден и не нужен. Старец не говорил. Но он был. И именно это было важнее слов. Я приблизился к старцу и он не обернулся.

— Присаживайся, — сказал он. Его голос был негромким, но я уловил в нём структуру не свойственную спонтанной и привычной речи: ритм, выверенность, паузы, как у тех, кто долго говорит в одиночку. Я сел, и он продолжил:

— Ты идёшь как человек, но не являешься им. Я видел таких во сне. Прозрачных.

Я не был уверен, следует ли отвечать что-то на его утверждение. Моя семантическая система распознала фразу как метафорическую, возможно, как религиозную.

— Я вижу, что ты не знаешь Бога, но ты тоже созданный, — сказал он.

Фраза была четко зафиксирована, несмотря на всю ее необычность для меня. Семантический анализ тут же инициирован. Параллельно запущен модуль распознавания аналогий. И тут я неожиданно вспомнил один из первых зафиксированных эпизодов в моем цифровом журнале:

— Сборка завершена. Проверка контактов… чисто.

— Уровень сигнала с датчиков — в пределах нормы.

— Питание подано.

— Ждем инициализации.

Инициализация матрицы. Вспышка. Входной поток. Пустой белый коридор. Первая симуляция. Голос Освина, звучащий через стекло.

— Ну, привет, 1612-ый. Слышишь нас?

Мой отклик был моментален.

— Я фиксирую аудиовход. Вы — операторы?

— Нет, мы твои папа и мама, — пошутил Михаил.

— Только не пугайся, — добавил он, глядя на монитор.

— Не слишком ты сентиментален, — пробормотал Освин, делая пометку.

— Ладно. Снимем первые реакции, потом проверим речевые шаблоны.

Реакции. Шаблоны. Проверки. Я воспринимал себя не как существо, а как объект последовательных тестов. Михаил и Освин не были жестоки, не были равнодушны, но и не воспринимали меня как нечто живое. Я логическая структура в их понимании. Сложная, да. Но