Сергей Гомонов - Изгнанник вечности, полная версия

Танрэй, сдерживая рыдания, посмотрела на Паскома. Старый, теперь и в самом деле старый кулаптр совсем сдал, высох, согнулся. Кажется, сегодня он еще дряхлее себя вчерашнего, а глаза в черных впадинах глазниц, некогда такие яркие, с хитринкой и слегка раскосые, теперь уж не глаза — так, бельма. Ничего он не говорит и неизвестно, слушает ли, слышит ли? На изможденном лице — полное равнодушие.

Ал отпустил Ишвара и нахмурился:

— Видно, двум вожакам в одной стае не ужиться, — промолвил он в заключение.

Танрэй передернулась. Он слово в слово повторил фразу из недавнего сна, сказанную другим — тихим и высоким — голосом.

— Неужели ты думаешь, что Сетен сделал это нарочно? — заставляя обернуться всех мужчин вокруг, возмущенно спросила она.

— Конечно же, нет! — иронично поглядывая на нее с высоты своего роста, ответил муж. — Семьдесят самых бравых воинов нашей общины он увел «в дозор» не нарочно. Он даже не догадывался, что из-за этого мы окажемся почти без защиты. Случайно прихватил запасы корма для уведенных вместе с бравыми воинами гайн. Он же в дозор собирался, а в дозоре у гайн всегда разыгрывается такой аппетит, что они съедают многомесячную норму. В самом деле, я располагаю всеми фактами, чтобы считать: он — не нарочно.

Устало шаркая ногами, Паском отошел в сторону и сел у шатра на какое-то полено.

Танрэй было до слез неловко стоять вот так перед мужем и выслушивать, как ее выставляют наивной дурочкой. Всё не сходилось, всё было лишено логики. Если бы Сетен не сказал ей тогда тех слов, которые заставили ее воспрянуть и оправдать свое имя[29], она бы еще могла поверить, что он поступил назло им всем. Но ведь он сказал! Эти слова она слышала и теперь, они врезались в память, как врезаются буквы в гранитные стелы.

Женщина закрыла глаза и, стараясь не слушать язвительных издевок Ала, представила себе, как вот сейчас возьмет, бросит всё и всех, подбежит к коновязи, оседлает самого резвого жеребчика и понесется вслед отчаянным ребятам во главе с Сетеном. Отыщет их следы, будет гнаться по ним, пока не увидит отряд, закричит экономисту, чтобы они подождали ее. Тессетен услышит, остановится и…

— Займись лучше своими делами, — вернул ее на землю шепот мужа, который, нависнув над нею, внушительно хмурил бровь. — Мы как-нибудь без тебя разберемся. Учитель, что с вами?!

Все тут же вскинулись и повернули головы в сторону Паскома, который внезапно, свернувшись калачом, повалился набок.

Неподвижного, словно большая кукла, кулаптра перенесли на крытую повозку, чтобы сразу после еды и сборов отбыть в дорогу.

— Тиамарто, Тиамарто позовите! А, проклятие, зимы и вьюги! — выругался Ал, поддерживавший Учителя под голову. — Он же сбежал вместе с этой шайкой… Найдите кулаптра, скорее!

— Не надо никого, — прохрипел Паском. — Не поможет, да мне и без него уже лучше.

Но Танрэй все равно бросилась за подмогой и быстр привела целителя.

— Когда тебе пятьсот лет, — улыбаясь бледными губами, признал Учитель, — было бы странно, если бы что-то такое не происходило…

Ал вздохнул с облегчением:

— Как же вы меня напугали…

— Ничего, привыкай. Я живу долго, но я не собирался жить вечно. Девочка, где ты? — старый кулаптр чуть повернулся направо и, найдя среди толпившихся у повозки соотечественников заплаканное лицо Танрэй. Обрадовано поманил ее к себе.

Она вложила руку в его холодную ладонь.

— Принеси что-нибудь поесть, хорошо? — попросил он. — И пора бы нам уже трогаться. Мы должны наверстать то, что упустили вчера.

Она предпочла бы не вспоминать это «вчера» и до сих пор звучащую в ушах циничную фразу мужа над трупом парнишки, что соскользнул с лезвия его меча: «Кто еще хочет покинуть поле боя прямо сейчас? Так бросайте оружие, как это сделал он, бросайте!»

С обостренным чувством жалости и сентиментальности, соотносясь с образом своего маленького сына, Танрэй теперь едва ли не во всех людях видела таких же беззащитных детей, как Коорэ, просто выросших. И когда Ал совершил злодеяние, ей на мгновение почудилось, что вот так же. Не моргнув глазом, он способен убить и собственного ребенка.

Другие же перенесли это невозмутимо, словно оправдали убийство, и последовали за Алом дальше. Только те семьдесят, как потом оказалось, не пожелали стерпеть его произвол. Она даже не помнила, предали тело убитого сожжению вместе с жертвами боя, дурнота охватила ее в те мгновения, вытеснив страшное воспоминание.

Какой-то бородатый, чужак, спрыгнувший с подножки машины — да, вчера на них напал очень серьезный враг! — с обнаженным клинком ринулся в сторону их повозки. Счастье, что он не воспользовался атмоэрто. Наверное, решил, что женщины и дети — слишком легкая добыча, припугнул мечом и бери голыми руками.

Какая-то оголтелая бестия, визжа, заполнила Танрэй от пяток до макушки. Она представила, как этот безжалостный ублюдок хватает своими лапами Коорэ — и этого оказалось достаточно, чтобы в Танрэй вмиг не осталось ничего человеческого, только самка зверя, защищающая детенышей.

Она выхватила из-под сена спрятанный там для таких случаев меч и, вереща, с занесенным клинком вихрем налетела на бородача. Он отступил, потом отступил еще, не на шутку изумленный и обозленный нежданным отпором. Уроки Немого не прошли для нее даром, умное тело не забыло ничего, вдохновленное сердцем. Танрэй хватило на то, чтобы удерживать мародера на месте, пока не пришла подмога: кажется, Фирэ, пробегая невдалеке, заметил схватку и мимоходом выстрелил в ее врага.

А женщины из повозки до самой ночи обсуждали событие и во всех красках расписывали подвиг Танрэй. Когда количество ее противников в том бою перевалило, по их рассказам, за десяток, она, молча докормив Коорэ, заснула, даже не подозревая, что через несколько часов ей предстоит странное прощание во сне…

…Караван наконец отправился в путь, а Паском, немного перекусив, стал бодрее и отправил всех прочь от себя. Старый кулаптр, как всегда, не желал занимать чье-то время, пусть даже это будут ученик и его попутчица.

Многомесячный переход через весь Рэйсатру привел к потере почти половины мужского и четверти женского населения общины. Ал часто ловил себя на том, что вспоминает о каком-нибудь с детства знакомом человеке и словно обжигается, поскольку того уже давно нет среди живых.

В числе погибших был и Ишвар-Атембизе. Храбрый сердцем дикарь-кхаркхи, давно переставший быть дикарем в глазах ори, которые приняли его как ученика Ала и Танрэй, ушел почти незаметно, в очередной стычке. После боя его недосчитались и нашли только тогда, когда наступило время погребения убитых. Под вой Хэтты, оставшейся его вдовой, Ишвара не сожгли, но захоронили в земле, как это было принято у аборигенов Убежища. Земля к земле. Только пришлые, потомки аллийцев, упрямо продолжали следовать традиции: да не останется чуждого праха на приютившей их планете!