Николай Томан - Неизвестная земля

От Корнелия не ускользает эта робость его кивка. Да у него и без того нет никаких сомнений, что "попик" ничего не должен смыслить в квантовой механике, о которой и сам-то Корнелий имеет весьма смутное представление. Однако он читал кое-какие научно-популярные статьи и усвоил такие ее термины, как "соотношение неопределенности" и "принцип дополнительности" и любил щегольнуть ими в разговоре с недоучками. Известны ему и некоторые философские заблуждения Гейзенберга. Поэтому-то он и спекулирует теперь его именем.

- Известно вам, конечно, и такое выражение, как "свобода воли электрона". Наука не может одновременно определить ни точной скорости его, ни точной координаты.

Отец Никанор вспоминает теперь, что что-то подобное внушали ему и в академии. А Корнелий надеется, что ему не должно быть известно о "принципе неопределенности", объясняющем "свободу воли" электрона.

- Да и что вообще остается от материи в мире микрообъектов? На какие органы чувств могут действовать микрочастицы, если мы "общаемся" с ними лишь при помощи экспериментальной аппаратуры? - энергично жестикулируя, продолжает развивать свою мысль Корнелий. - Да и не с ее помощью даже, а посредством математического аппарата, то есть с помощью абстрактных математических формул, начертанных на листке бумаги. Разве удивительно после всего этого, что об электроне никто не может сказать ничего определенного? То он частица-корпускула, то волна, и никому не ведомо, когда переходит он из одного состояния в другое. А разве знает кто-нибудь его точные границы? Одни уверяют, что они существуют, другие утверждают, будто электрон "размазан", не локализован. Вы меня понимаете?

- О да, конечно! - поспешно подтверждает отец Никанор.

- И вот, опираясь на все эти противоречия, я решил поставить эксперимент, который неопровержимо доказал бы не только нематериальность микромира, но и подвластность его лишь всевышнему.

Корнелий умолкает, искусно разыгрывая волнение. Молчит и отец Никанор, не зная, что сказать или, может быть, сомневаясь в услышанном. Молчание его длится так долго, что у Корнелия начинают появляться тревожные мысли:

"А не догадался ли попик, что я его дурачу? Хоть и не похож он на очень сообразительного, но черт ведь его знает, этого батюшку с высшим духовным образованием..."

- Наверно, это нелегко вам одному? - произносит, наконец, отец Никанор.

- И не говорите, Никанор Никодимович! - облегченно вздыхает Корнелий. - Весь мой скромный заработок уходит только на это. Но дело не в средствах, а в необходимой аппаратуре. Не могу же я, частное лицо, приобрести ее в научно-исследовательском институте. Конструирую кое-что сам, но в настоящее время нахожусь в тупике - нужны детали, которых самому не сделать.

- А что, если я поговорю об этим с моим духовным начальством? взволнованно предлагает отец Никанор, так и просияв весь от этой мысли. Поставлю их в известность о вашей благородной идее и попрошу...

- Нет, нет, отец Никанор! Ради бога, не говорите пока никому! Не вынуждайте меня сожалеть, что я доверился вам...

- О, простите, пожалуйста! Не знал я, что вы к этому так...

- Да, для меня это дело чести. Хочу самостоятельно... И это не прихоть, в этом есть свой смысл.

- Понимаю, понимаю вас. Но позвольте мне лично, уже как частному лицу, хоть чем-нибудь помочь вам.

- Не знаю, право, чем могли бы вы?.. - Корнелий хорошо разыгрывает раздумье и, будто осененный внезапной мыслью, произносит: - Вот разве чем: мне представляется возможность через одного иностранного ученого раздобыть за границей необходимую аппаратуру. Но...

- Нужны деньги? - с готовностью отзывается отец Никанор.

Корнелий смущенно молчит, будто не решаясь назвать того, что ему необходимо. Отец Никанор настороженно ждет.

- Нужны иконы, отец Никанор... - произносит он наконец, глядя куда-то в сторону.

- Иконы?

- Да, наши православные иконы, до которых, как вы, наверно, знаете, так охочи иностранцы. А этот ученый - страстный коллекционер русской иконописи...

- Понимаю, понимаю, Корнелий Иванович, - сосредоточенно морщит лоб отец Никанор. - И постараюсь как-нибудь вам помочь, хотя это и не легко. У нас тоже, знаете ли, все заинвентаризовано. А личных у меня одна только божья матерь - подарок моей покойной матушки.

- Да нет, зачем же это! Мне не нужны иконы ни из церкви вашей, ни личные. Но от друга моего Лаврентьева, реставрирующего у вас настенную живопись, известно мне, что есть у вас нечто вроде запасничка...

- Но ведь там иконы, пришедшие почти в полную негодность. На них и ликов-то не разглядеть...

- Но зато, наверно, старинные?

- Да, есть и такие. Некоторые, пожалуй, даже тех же лет, что и шедевры Андрея Рублева и Дионисия.

- Так ведь на это-то они, иностранцы, как раз и падки!

- Ну, если так, то пожалуйста! Буду просто рад хоть чем-нибудь помочь вам в вашем великом замысле.

- Огромное вам спасибо, Никанор Никодимович! Вы и представить себе не можете, как вы меня этим выручили. Тогда разрешите Михаилу Ильичу Лаврентьеву заглянуть в этот запасничек и выбрать там кое-что по своему усмотрению. Он в этом лучше меня разбирается.

- Да ради бога! Пусть хоть сегодня.

...Корпорацию свою Корнелий собирает вечером в тот же день. Коротко сообщив о результатах обработки отца Никанора, он излагает своим коллегам дальнейший план операции "Иисус Христос".

- Вы гений, шеф! - не выдержав, восторженно восклицает Колокольчиков. - Давно уже пора кардинально решить вопрос с иконами. Противно ведь иметь дело с разными старушками. И вы очень правильно...

- Не создавайте культа моей личности, Вася, - с показным смущением прерывает Колокольчикова Корнелий. - Вы же знаете, я этого не люблю. А от старушек мы теперь действительно избавимся. Они жадные и даром ничего бы нам не дали, а батюшка проявил бескорыстие. Надеется, наверное, что ему зачтется это господом богом на том свете.

Когда все детали дальнейших действий окончательно уточняются, Корнелий отпускает своих коллег, попросив Вадима Маврина задержаться.

- Опять я сделал что-нибудь не так? - робко спрашивает Вадим

- А это мы сейчас выясним, - таинственно усмехается Корнелий. Сбегай-ка сначала на кухню за коньяком.

Все еще не понимая, в чем он проштрафился, Вадим уходит на кухню, а когда Корнелий разливает коньяк в рюмки, произносит жалобным голосом:

- Плохо разве я обструкцию на твоей лекции учинил?

- Кто говорит, что плохо? Отлично сработал! Я даже не ожидал от тебя такого.

- Так в чем же дело тогда?

- Давай выпьем сначала.

- А за что? Под каким девизом? Не будем же мы пьянствовать безыдейно?

- Ты меня радуешь, Вадька! - смеется Корнелий. - Прямо-таки на глазах растешь. А выпьем мы за твои успехи у Вари.