Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

—  Нет, не могу допустить» [10, 9, 308].

Алеша не допускает, что кто-то согласится жить в таком зда­нии. Он ошибся, переоценил личностное в людях. История чело­вечества показывает, что соглашаются. И живут самым развесе­лым образом. Да еще поют хвалу архитектору. Страдания тех, кого люди сами не знали, легко забываются. Чужие раны не бо­лят. Или болят неощутимо. Люди - живут спокойно и в доволь­стве. Возвращают билеты очень немногие.

Иван возвращает. Он прямо ставит вопрос о цене и издерж­ках строительства гармонии. И сомневается в могуществе илк гуманности бога, допускающего такое. На слова Алеши, что простить всех и за всех может Христос, Иван и рассказал изло­женную выше легенду о Великом инквизиторе.

Сам Иван идет дальше инквизитора. Он не только не верит в личностность людей, но и отрицает христианский взгляд на мир даже в том случае, если он правилен. И фактически Иван отрицает не только мир, богом созданный, но и самого бога. И провозглашает свой принцип «все позволено».

Иван хотел бы ориентироваться на «быть». Но кругом — жи­вущие ради «иметь». И нет просвета. Что может удержать че­ловека в жизни при таких условиях? Только природа, человечес­кая алогичность: «Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клей­кие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что» и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а все-таки по старой памя­ти чтишь его сердцем» [10, 9, 288 — 289]. Но этому есть предел. Иван считает, что «клейкие листочки» и алогичность могут удер­жать его в жизни лишь до тридцати. Не больше. И — «все позволено».

Иван приходит к большому противоречию. За «слезинку» ре­бенка он отрицал бога и делателей гармонии. Но пришел к прин­ципу «все позволено». К принципу, влекущему за собой не «сле­зинку», а море слез и крови.

Таким образом, как инквизитор, так и Иван не верят в гар­монию, исходя из низкой природы человека. Но оба эти учителя серьезны и искренни. Достоевский оставил за скобками бесчест­ных учителей этого толка, типа Петра Верховенского. Он хотел показать, к чему приведут людей даже честные учителя, упро­щающие и унижающие человека.

Помимо Христа, который своим поступком опроверг взгляды инквизитора, инквизиторство опровергается учениками Христа Алешей и Зосимой.

Первым опроверг Алеша. Он непосредственно, из уст Ивана, слышал и учение. инквизитора, и учение Ивана, включающее в себя инквизиторское. В споре с Христом победил как будто ин­квизитор. Победил, тем самым, Иван. Но лишь как будто. С их точки зрения. Но с точки зрения Алеши — иначе. Победил Хрис­тос. Выслушав легенду, Алеша говорит, что она есть не хула, а хвала Христу. Исход у Алеши иной — личностный подход к че­ловеку. И Алеша рассматривает- инквизиторство как прямую измену христианству. Более того, он не допускает мысли о бес­корыстности инквизиторства, о честных инквизиторах, как бы взявших чужие грехи на себя. «Они просто римская армия для будущего всемирного земного царства, с императором — рим­ским первосвященником во главе... вот их идеал, но безо всяких тайн и возвышенной грусти... Самое простое желание власти, земных грязных благ, порабощения... вроде будущего крепост­ного права, с тем, что они станут помещиками... вот и все у них. Они и в бога не веруют, может быть. Твой страдающий инквизитор одна фантазия...» [10, 9, 327].

Алеша верно ухватил суть инквизиторства как явления. Хотя не суть данного инквизитора. Он ошибся, увидя в нем нечто по­добное Петруше Верховенскому. Но ошибся в конкретике. Ин­квизитор — не Петруша. Это учитель честный, но заблуждающий­ся, принимающий сущее в человеке за должное в нем. Но прав Алеша, видя в этом честном инквизиторе возможность эзолюции к бесчестности. К инквизиторству, ни о чем кроме себя не ду­мающему, никакими угрызениями совести не страдающему, да и совести совсем не имеющему.

Алеша показывает бесчестность инквизитора, который праг-матистски использует имя Христа. Хотя является антихристом. «Никакого у них нет такого ума и никаких таких тайн и секре­тов... Одно только разве безбожие, вот и весь их секрет. Инкви­зитор твой не верует в бога, вот и весь его секрет!» [10,9,328].

К неверящим в бога Алеша относит и Ивана. Он" говорит ему, что с таким пониманием миропорядка жить в мире нельзя. «С таким адом в груди и в голове разве это возможно? Нет, именно ты едешь, чтобы к ним примкнуть... а если нет, то убьешь себя сам, а не выдержишь!» [10, 9, 330]. Последнее высказано в ответ на слова Ивана, что сам он не поедет к иезуитам тво­рить их инквизиторское дело.

После слов Ивана: «От формулы «все позволено» я не отре­кусь...» [10, 9, 331], Алеша целует его. Иван резонно замечает, что это литературное воровство. Алеша повторил действия Хрис­та. Да и вся-то сцена «беседы» Ивана и Алеши напоминала сце­ну «беседы» инквизитора и Христа. И тут и там говорили один «инквизиторы» — «христы» больше молчали. И лишь в конце дали ответ. Ответ в своем духе: прощаю тебя, мне тебя жаль. Но прощаю. И тем подаю тебе пример. Оглянись на себя. Сойди с ложной дороги. Иди по другой. По какой? Я тебе показал. Своим примером. Показал, что исходная твоя посылка ложна. Не таков человек. Он сложнее и лучше.

Они, инквизиторы, искали бога, предъявляли ему счет, отвер­гали его, забывали. Не поняли лишь одного: бог внутри их са­мих. Отрицая бога, они тем самым показывали не то, что его нет, а то, что в них его нет.

Учителем, продолжающим линию Христа, является старец Зоеима. Он не слушал Ивана и его легенду. Он не спорит с Ива­ном прямо. Спорит своей жизнью и своей теорией, по которой живет. А жизнь его — это те же поцелуи заблудших, что были у Христа и Алеши.

Иван и инквизитор трезво смотрели на существующего чело­века. Не приукрашали его. Более того, увиденного человека они приняли за единственно возможного. Зосима тоже видит недостатки в человеке и в человечестве. И говорит о них с мень­шим жаром, но с не меньшей правотой. Но замечает, что мысля­щие инквизиторски, опираясь на науку, видят не всего человека. «Мир же духовный, высшая половина существа человеческого отвергнута вовсе, изгнана с некиим торжеством, даже с нена­вистью. Провозгласил мир свободу, в последнее время особен­но, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство!» [ 10, 9, 392].

Личностность уходит из мира. Инквизиторство торжествует. И говорят о какой-то гармонии. Зосима не верит в гармонию на безличностной основе. «Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в братское общение тем, что сокращает рас­стояния, передает по воздуху мысли. Увы, не верьте таковому единению людей. Понимая свободу, как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и не­лепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства» [10, 9, 392 — 393].