Аркадий Стругацкий - Белый камень Эрдени

Ну-ну, опять цветные перышки топорщишь?!

— Раз надо — пожалуйста… Пусть будет… (Имя, имя, два звука в сердце!) Пусть будет «Сезам». Коктейль «Сезам».

— Ой как здорово! — Директор просияла, захлопала в ладоши. Что с нее взять? Первый курс. Каникулы.

Подошел к балюстраде, сунулся лбом в фонтан. Струя отодвинулась. Но я дотянулся. Зачерпнул ладонью. Вылил полную пригоршню намагниченной воды себе за шиворот…Она с трудом разлепила жесткие губы.

Я не услышал ни слова и лишь спустя бесконечную секунду нащупал на ее поясном пульте блок связи. Запинаясь и морщась, она прошептала:

«Ветер кружит нам головы, утопая в серых слезах Земли. Там мыши, Тарас, не ходи!»

Подумать только, она твердила стихи! Стихи о пыли, которая ее убила. А врачи заявили: шок!

Токер надрывался так, что я почти не слышал Веника. Или не вслушивался — в принципе, одно и то же. Мы шли по набережной. В сознание, не задевая, проникало:

— …Невезуха какая. Я говорю: переменим потом, некогда сейчас, у меня камералка… А она — буду я дважды уют создавать! Не все ли равно, говорю, пятый уровень самый здоровый… Ну и подумаешь! А в моде восьмидесятый… Слушай, говорю, ну ты меня любишь? Люблю, говорит, а на пятый все равно не поеду… Ты не слушаешь? — Веник умолк, подозрительно уставился на меня.

— Отчего же? Могу повторить. На пятый уровень не поеду…

— Я вижу, уплыл ты куда-то…

Он прав. Меня опять занесло на «ипподром»: по его вороненой поверхности мчалась, закрывая голову, Лида…

Останавливаемся под аркой гравиподъемника. Мимо гордо шагают со смены практиканты-старшеклассники в серебристо-серых форменках. При виде нас подтянулись, дружно кивнули, Миновав, опять заспорили. Особенно неистовствовала, как я заметил, крепенькая синеглазая девчушка с шевроном младшего диспетчера — совсем неплохо для коротенькой летней практики.

— А я говорю, мезопосты устарели! Сто километров без толку тащим вверх пыль и лишь там начинаем работать.,

— Ты, Дашка, что, расчет забыла или у тебя защитные релюшки распаялись? — возразил юношески неустановившийся басок. — Знаешь, сколько надо энергии, чтобы питать в атмосфере разделители и домны?

— Стандартно мыслишь, Пуэбличек! Ты про полипы когда-нибудь слыхал?

— При чем тут полипы? Это же океанские животные!

— А если воздушную полиморфную породу вывести? Или даже вакуумную? Пусть сидят в шахте и каждая порода свой химический элемент усваивает… Дешево и просто!

Последние девчушкины слова я едва расслышал. Но и без того представил себе, как гигантский воздушный полип унижет ствол гравиподъемника сухими облаками-щупальцами и легко сделает то, чего мы сейчас добиваемся сложнейшими механическими устройствами и чуткой, но до жути капризной автоматикой. И тогда не будет ни отстойников, ни «ипподромов», ни «станционных смотрителей»…

Надеюсь, однако, это будет не скоро.

Подходим к кабине подъемника. Прощаться жаль, оставаться вместе незачем. Пористая земля под ногами испускает знойные вздохи. Я часто шаркаю подошвами, стирая пыль, будто не туда, ко мне, волокут ее воздушные ручьи и речки. Ко мне и еще к трем сотням мезопостов, но у меня впечатление, что вся земная пыль налипла на мои подошвы — так отяжелели ноги. Веник, страдая, лезет в карман, щелкает крышкой портсигара. Беспепельная сигаретка, тонкая и длинная, как спица, тает, кажется, от одного взгляда. Но я все равно закашливаюсь и отступаю на шаг. Мой друг спохватывается, отгоняет ладонью назойливый аромат.

— Невезуха такая, а ты не слушаешь, — канючит он, не отпуская моего рукава. — Я тебе тоже, как и ей, надоел, да?

Еще как! Но ведь этого не скажешь.

— Задумался, извини. Если нужно, я помогу, хочешь?

— Конечно, хочу. — Он невозможно перекручивается, заглядывает в глаза. — У тебя получится, я знаю.

Я тоже знаю, обязательно получится: я в силах уговорить для него даже кинозвезду. Однако мне и в самом деле пора. Хоть и жаль Веньку. Мне всех сегодня жаль.

Кроме себя. Кто бы взялся уговорить меня? Я тоже верю в легкий глаз. И, может, не очень бы сопротивлялся…

— А хочешь, наплюй, поехали ко мне, а? У меня хорошо…

— У тебя. хорошо, — как эхо откликается Веник. — Лида всегда тебя ждет.

Это точно. Знать бы тебе, поросенок, правду! И почему я скрываю даже от него, в первую очередь — от него?!

Веник не прячет радости: раньше я ни разу не приглашал его на мезопост. И никого другого тоже. С той первой гочи с Лидой.

… - Не спеши, ладно? — сказала она, отодвигаясь. Моя рука соскользнула на ее холодное, в ознобистых пупырышках колено.

Токер охрип и с опозданием перескочил на африканские ритмы.

В гравиподъемнике движения не чувствуется. Лишь редкие микроскопические встряхивания свидетельствуют, что в соседней. шахте навстречу нам проплывают ноздреватые брикеты — продукция «Пульверса». Отдельно органика. Отдельно минералы. А то и химически чистые элементы и мешках. Слитки металла попадаются нечасто: их почти целиком потребляют вакуум-домны. Я так сросся со станцией, что отчетливо представляю себе каждый брикет там, за матово-туманными стенками кабины, которые за четверть часа пути меняют цвет от жемчужного до густо-фиолетового — от цвета Земли до цвета Космоса. Сегодня мы едем долго. А может, это только кажется: Веник опять нудит.

…В тот вечер Лида поднялась ко мне после тихого застолья в семенном кругу. Мы назвали это свадебным путешествием. Она ненавидела Космос, боялась пустоты, боялась пыли, будто… будто мышей. Но я так любил ее, так настаивал, что она бросила наконец свою генетику, окончила краткосрочные курсы аэрологов и в один прекрасный, ставший вскоре несчастным день поменяла проникновенно-жаркую отзывчивость мутантных плантаций тюльпанов на стылую, вечно фиолетовую настороженность мезоспутника.

В тот вечер после тихого семейного застолья и пятнадцатиминутного свадебного путешествия в гравиподъемнике Лида поднялась ко мне впервые…

Я сую ладонь в электронный замок. Руки окоченели, дверь открывается после короткой задержки. Пропускаю Веника вперед, вхожу следом. На диване с ногами возлежит Бась. При виде Веника брови его выстраиваются удивленными домиками.

Чуткий все же у меня братец! Кто бы кроме него догадался, что сегодня меня надо стеречь? А Бась догадался. И не поленился притащиться на спутник, сибарит! И теперь сосредоточенно грызет козинаки, доставая их двумя перстами из бумажного кулька, лишь на миг повернув голову кивнуть гостю. Веник потрясен уютом и тишиной. Встрепанный, размякший, восторженный, бродит он по квартире и беспрерывно ахает.