Григорий Адамов - Кораблекрушение на Ангаре

— Я влезла в сани. У него чуть заметно бьется пульс… Я оттираю его снегом.

И опять молчание. В этот момент вошел в кабинет Корней. Он не мог больше оставаться один в конденсаторе, не зная, что с Женей. Он перехватил кого-то из персонала и оставил его там, а сам прибежал сюда. Мы сообщили ему о положении дел.

Через долгий промежуток времени опять раздался голос Жени:

— Я обследовала весь транспортер. Он почти совершенно не пострадал. Весь удар приняло на себя перекрытие тоннеля. Но что-то повреждено в его электрооборудовании. Что именно — не могу отыскать. Пусть Корней спустится сюда. Но сначала переправьте мне лом: я расширю проход у дна башни… Пусть Корней захватит коньяк и термос с горячим шоколадом для Кечмаева. Он еще не пришел в себя. Я ползу обратно к башне и буду ждать там лома…

Почти полчаса работала Женя, стоя в ледяной воде и отбивая ломом куски бетона от нижнего конца тонкой разделительной стены. Когда ей удалось наконец расширить проход на пятнадцать-двадцать сантиметров, Корней, неистовствуя и сгорая от нетерпения, бросился в воду. Вдвоем они приподняли сани над транспортером и освободили его для движения. Корней довольно скоро нашел место повреждения электрооборудования и исправил его. Как потом выяснилось, сани сначала налетели на главный транспортер и разрушили его самым серьезным образом, потеряв при этом лыжи и пропеллер. На резервный транспортер сани наскочили уже лишь по инерции, с ослабленной силой, причинив лишь сравнительно незначительные повреждения.

Остальное можно рассказать в двух словах. Женя и Бойцов залезли в утепленную кабину саней, где находился приведенный уже в чувство Кечмаев, Он пострадал довольно серьезно. У него была сломана левая рука, была рваная рана на бедре, но он остался жив.

Мы пустили в ход транспортер. Авария была ликвидирована, работа станции продолжалась бесперебойно для ее огромного района. Пурга через несколько часов стихла. Но Женя, Корней и Кечмаев отсиживались в кабине саней двое суток, пока мы добрались до них, пробиваясь сквозь чудовищную толщу снега.

Ну, вот и все, что я хотел рассказать.

Жан Кларетон среди общего молчания вновь принялся за свой забытый, полуочищенный гриб.

— Да… вот тебе и Арктика, — задумчиво протянул Игнат. — Какую потрясающую симфонию можно было бы создать о ней… о неистовой пурге… о льдах, которые она взламывает… о гибели, которую она несет… и о людях… которые противоборствуют ей!

Он стремительно поднялся и опять сел с порозовевшим от волнения лицом, ероша волосы на голове.

— У меня холод по спине сейчас пробежал… Какая это была бы мощь! Какая потрясающая сила!..

Вера серьезно посмотрела на него и сказала:

— Вот подрастешь, Игнат, и напишешь. Право! Но вы говорили, — обратилась она к Жану Кларетону, — о какой-то маленькой аналогии и о большом контрасте со случаем с Диего…

— Это же так ясно, милая Вера, — живо перебил ее Диего.

Долгий, пронзительный вой сирены не дал ему договорить.

Из-за ближайшего острова выбежал, густо вспенивая воду за собой, широкий глиссер и полетел к лагерю. Гудя пропеллером, блестя белым лаком и сверкая медью.

Все повскакали с земли и бросились к берегу, размахивая рубашками, ветками, руками, крича и призывая глиссер.

— Егоров! — закричал вдруг Евсей Иванович. — Да там наши! Вон он стоит! Ах, медведь тебя зачеши! Не иначе, как перехватили по дороге…

Он обернулся к берегу и, покраснев от натуги, выкатив глаза, закричал, как будто покрывая рев шторма в океане:

— Собирай пожитки, ребята! Пое-е-хали!