Василий Щепетнев - В ожидании Красной Армии

- Это он...их?

- Да. И они его, - охотник не отводил луч фонаря.

Я прикоснулся к шее Вадима. Пульс торопливый, умаляющийся.

- Он еще жив.

- Жив? - без радости переспросил охотник. - Тогда отойдите. Не обижайтесь, но вы ему не поможете.

- А вы?

- Вряд ли он будет благодарен за это, - охотник достал из кармана коробочку. - Медпомощь, чистка, - коротко сказал в нее и, мне:

- Идемте в дом. Сейчас здесь приберут.

- Мне не нравится слово - приберут. Так говорят о мусоре.

- Да? - мы опять были на кухне. - Черствею. Ладно. Раненому окажут медицинскую помощь на самом высоком уровне. Удовлетворены? - охотник бодрился, но чувствовалось - он задет. - Позвольте находочку вашу.

Я принес из кладовки ведро.

- Вот он какой, - охотник поднял крышку.

- Кто - он?

- Феникс, - охотник прикрыл ведро, вынес в сени. - Излучение грошовое, но капля камень точит.

- Феникс?

- Так его называют. Не спрашивайте, не знаю, что это. Или кто. Просто, когда он вылупится - если он действительно вылупится - грохнет ого-го! На пару мегатонн. Где-то и грелка для него должно быть.

- Какая?

- Иод - сто тридцать один, железо пятьдесят пять, что-нибудь порадиоактивней.

Я до отказа отодвинул вьюшку, распахнул поддувало. Не помогло. голова оставалась угарной. Есть может, а думать - ни-ни.

- Не переживайте, Петр Иванович, никто не знает, что это такое. Честное слово. Просто есть предположение, будто именно феникс вылупился в тысяча девятьсот восьмом году в тайге Подкаменной Тунгусски. Один... Один ученый вельможа, решил построить там инкубатор. Предполагал, что птичка не из мирных.

Вскормил ждущего. У него было два э... яичка. Второе - перед вами. Его пытались активизировать летом сорок первого - бросить на Берлин. Во-всяком случае, грелка бы немцем показала - килограммы радиоактивного иода подарочек еще тот. Но - не отправили посылку. Груз до полигона не дошел. Исчез.

- И я его нашел.

- Нашли, нашли, Петр Иванович. Главное нашли. А изотопов у нас и так, сколько душа пожелает.

- Но откуда взялся этот феникс?

- Не знаю. А и знал бы - не сказал.

- Те, за окном - они-то кто?

- Конкуренты. Распад страны, распад спецслужб. Задача один - отыскать феникса самому, задача два - помешать соседу. Любой ценой.

- И Вадим Валентинович?

- Он умница. Подключил детей, а они много видят. А тут вы. Может, настоящий доктор, а может - конкурент, как прежний.

- И приглашение в метро - ?

- Метро? А, вы о Самохатке... Туда, действительно, ходить не стоило.

- А волкособаки?

- Их давно перебили, летом. Учитель и перебил. Он... В общем, он это мог.

- Как?

- Не комментирую. Волкособаки были опасны детям, могли помешать поискам.

- Но следы? Я видел следы утром, на снегу.

- Моя собака. Охраняла вас. Умная псина.

- А вы?

- Стараюсь соответствовать.

- Я не про ум. Вы что делали?

- Что и остальные. Тянул одеяло на себя.

- Вы лучше других?

- Клясться не стану. Просто я представляю государство.

- Государство... - я посмотрел на занавеску.

- Нет там никого, - успокоил охотник. - Увезли. И находку вашу тоже. В инкубатор, на Новую Землю.

- Да ну? Двадцать пять процентов хоть дадите? Положено по закону, между прочим.

- Даже грамоты не ждите. Сознание исполненного долга - лучшая награда, - он поднялся. - И не удерживайте, пора. Служба.

А я и не удерживал.

- Последнее напутствие вам, Петр Иванович. Будут спрашивать, а будут непременно, хотя и не настойчиво, отвечайте - ничего не видел, не знаю, живу чинно-благородно. Снов своих не рассказывайте.

- Премного благодарен за совет.

- Всегда рад услужить, - он тихо притворил дверь. Я сосчитал до десяти и вышел за ним, да поздно. Тьма стала пустой, покойной. Благостной, как благостна брешь ловко выдернутого зуба, язык долго и недоверчиво ищет его, зуб, ноющий, гнилой,

но свой, а нет его. Желаете-с, протез поставим, а нет-с - и так люди живут. Как прикажете-с.

Я без опаски обошел двор, без опаски вернулся, лег. Отчего бы не поспать, а, проснувшись, не уверить себя, что не было ничего и никого. Арзамас-шестнадцать, большой такой курятник. Цыпа-цыпа.

* * *

Рвотой, уже и не кислой, а горькой, желчь одна, выплеснуло всего ничего. Облегчения не было, напротив, стало хуже, муторнее. Юлиан распрямился, постоял, унимая головокружение.

Сил нет, а идти надо. Помаленьку, помаленьку, ничего.

Заныли пальцы, отзываясь на давнишние морозы, тогда тоже казалось - не перемочь. Двигаться. Вперед.

Он шел, не замечая, что сбился, потерял путь, и идет назад, навстречу преследователям. Он вообще забыл о них, помнил лишь - идти, но куда, почему - не хотелось и знать. В светлые минуты приходила надежда - уйдет налегке, он же дома, но опять накатывала тошнота, выше и выше, паводок, все мысли исчезали, кроме одной - идти.

На человека он наткнулся внезапно, едва не наступил. Тот лежал ничком, пальцы сжимали жухлую листву. судорожно, цепко. Юлиан ухватил лежавшего за рукав гимнастерки, перевернул. Форма чужая, новая, а лицо - ношеное. Веки дрогнули, поднялись:

- Помираю...

Юлиан побрел дальше; второе тело, недвижное, перешагнул,не останавливаясь. Отраву везли. Пробили емкость пулями, она и растеклась. вот все и умирают. И он вместе со всеми. А тот груз, что он запрятал?

Юлиан сел: ноги не несли. Запрятал - куда? А, вспомнил.

Из кармашка он достал карандашик, затем расстегнул ворот гимнастерки, снял медальон, смертную коробочку, и, поверх написанного, вывел: "Груз - на хуторе Жалком, в погребе".

Буквы выходили дрожащие, большие, едва уместились. Завинтил медальон, повесил на шею и завалился, обессиленный. Теперь можно и полежать. Наши поймут, что и как. Должны.

* * *

Дыру я прикрыл картонкой, и все равно, тянуло холодом.

Чай согреет.

У медпункта остановился мотоцикл.

- Примите почту, а то некому, - почтальонша за ночь подбодрилась. Здоровая жизнь.

- Едете?

- Всех страхов не переждать.

- Я пытаюсь. Погодите минутку, я пару телеграмм напишу.

Телеграммы оказались короткими: "Согласен, еду". Дата, подпись. На приглашениях я отыскал адреса. Амстердам и Хайфа.Хотите видеть чемпиона? Увидите. И белку, и свисток.

- Отправьте международным, пожалуйста. И еще в дирекцию совхоза передайте, - я быстренько накатал "по собственному...".

- Передать не трудно, - она спрятала бумагу. - Опять тут работать некому.

- Найдется доктор, - уверил я ее. - Еще как найдется. Не было бы счастья...

- Да, - вздохнула она. - К нам на почту многие простятся из беженцев, на любую должность. Учителя, инженеры....

Она уехала.

Я повесил бинокль на шею и пошел на свой край села поглядеть, не объявилась ли, наконец, пропавшая Красная Армия, черт бы ее побрал.