Михаил Никитин - Безрогий носорог

Профессор входит на капитанский мостик. Он бледен, губы его дрожат. Едва владея собой, он говорит о том, какое значение имеет его экспедиция. Он говорит о великой ценности материалов, собранных экспедицией. Нужно быть вандалом, чтобы отнестись к багажу ученого, как к багажу базарного сидельца.

— Ваш кассир, — говорит профессор Крот, — отнесся ко мне именно, как к базарному сидельцу.

— Хорошо, — прерывает профессора капитан, — но сколько же у вас багажа?

Профессор не видит нужды в том, чтобы преуменьшить вес своего багажа.

— Двадцать пять центнеров, — говорит он твердо.

Капитал жует губами, неподвижно глядя в одну точку.

— Двадцать пять центнеров, — повторяет он.

Короткое молчание.

Капитан вскидывает утомленные, слегка прищуренные глаза.

— Вынужден вам отказать, — говорит он невнятно, — мы и без того перегружены, я взял тысячу мешков зерна и должен взять еще четыреста. На следующей пристани я не возьму даже пассажиров.

Капитан натянуто улыбается, открывая бледные десны.

— Что тут поделаешь, — хлеб! — говорит он виновато.

— Хлеб! — бормочет профессор, спускаясь с мостика.

Сергей Сергеич, Нина и директор ждут его на берегу.

Он объявляет, что капитан не принимает багажа, а без багажа он, профессор Крот, поехать не может.

— Придется нам нанять возчиков, — говорит директор.

Профессор криво улыбается и повертывается к нему спиной.

Тупое, тяжкое отчаяние. Профессор бродит по берегу, искоса поглядывая на директора и Сергея Сергеича. Они совещаются о возчиках.

Профессор слышит отдельные слова:

— Казаки… лошади… четыре хода.

К директору подходит коренастый человек в кожаной куртке.

— Это агент с нашей транспортной базы, — говорит директор Сергей Сергеичу, — он вам все устроит.

Директор дотрагивается до кожаного рукава агента и начинает ему что-то объяснять. Потом он подходит к Нине. Короткое рукопожатье, торопливо смятые слова и директор бежит к катеру, где его дожидается Василий Васильич.

Профессор бродит по берегу. Сейчас он не хочет видеть Сергей Сергеича. Он не хочет видеть Нину.

— Хлеб, — бормочет он тихо, — хлеб…

Пароход стоит, — белый и спокойный.

Глава шестая

Профессор вошел в столовую, как в чужой дом. Стол был покрыт ослепительно белой скатертью, ярко начищенный самовар чуть слышно мурлыкал, прозрачные чашки поблескивали свежо и немного наивно, жена сидела у самовара, высоко подняв острые плечи. Все это казалось странным после костров, освещавших лагерные пни.

Улыбаясь из-под очков, жена спросила, хватило ли ему воды.

— Хватило! — ответил он нехотя. Ему нужно было бы сказать, что сто двадцать километров ухабистой дороги не прошли даром и что ванна не освежила его. Но усталость была слишком огромна. Он молча опустился на стул и придвинул к себе чашку. Жена заговорила. Потряхивая седыми букольками, она заговорила о дороговизне, о только что организованном распределителе научных работников и о прислуге, которая вконец «испортилась».

Профессор Крот дремал. Голос жены звучал издалека. Временами он как-то прорывался сквозь дрему и начинал бить в самое ухо. Профессор Крот слегка морщился и нехотя спрашивал себя:

— Откуда она взялась?

Каждый раз, когда он возвращался домой из длительной экспедиции, вещи представлялись ему новыми, а жена казалась чужой женщиной. Он смотрел на ее седые букольки, на лицо, иссеченное тонкими морщинками, он улавливал блеск ее очков и ему казалось странным, что она прожила рядом с ним двадцать лет.

Он редко говорил с женой. Он только слушал, и ее голос производил на него такое впечатление, будто в уши ему насыпают сухой песок.

Двадцать лет и даже больше: двадцать два. И каждый раз одно и то же: букольки, рыночные заботы, жалобы на прислугу и после этого разговор о научных, если можно так выразиться, новостях.

Сейчас жена занялась научными новостями. Она сообщает ему, что профессор Столов уезжает в Пермь, что Кочергины через неделю должны возвратиться с курорта, что профессору Брюну подсунули в ассистенты какого-то комсомольца.

— Обыкновенная история, — отзывается профессор Крот. Неизвестно, к кому относится это замечание, — к жене или к комсомольцу, которого подсунули в ассистенты.

Профессор Крот открывает глаза. Самоварный столик, столик для графина, буфет — вещи стоят на своих местах. Дверцы буфета слегка потерлись, они иссечены трещинами, как лицо жены. Все на своем месте. И даже газета лежит на решетке самоварного столика.

Профессор берет газету и пробегает глазами по ее серым полям.

Извещения. Легкий толчок в сердце.

— В семь часов вечера, — прочитывает профессор, — в аудитории музея состоится общее собрание отделения общества по изучению производительных сил Сибири. На повестке доклад товарища Грекова «Наука и социалистическое строительство».

Профессор смотрит на часы.

Пятнадцать минут восьмого.

Профессор допивает стакан, машинально целует руку жены и торопливо идет в переднюю.

Собрание уже началось, когда профессор Крот вошел в аудиторию. Появление его внесло некоторое замешательство. Оратор как-то странно запнулся, тишина сразу надломилась и все головы обернулись на одинокий звук шагов.

Пройдя между черными рядами скамеек, профессор встал у стены. Глаза его блестели от непонятного возбуждения. Он быстро оглядел собрание.

Профессор Столов, профессор Кролевец, профессор Брюн, — все его сотоварищи по институту присутствовали здесь.

Профессор Столов, сидевший у окна, приветливо кивнул ему головой. Профессор Кролевиц перехватил его взгляд и улыбнулся своей болезненной и доброй улыбкой. Профессор Брюн оказал еще большее внимание: он подвинулся на скамейке и показал рукой на освободившееся место.

Эти малые знаки приязни слегка растрогали профессора Крота. Он подошел к Брюну и сел на указанное место. Скамейка прикрыла их рукопожатье. Профессор Брюн наклонился к нему и, распространяя запах испорченных зубов, шепотом спросил, давно ли он приехал.

— Сегодня, — прошептал профессор Крот. Слегка откачнувшись в сторону, он внимательно посмотрел на оратора. Оратор, высокий, плотный, розовощекий юноша, успел уже овладеть вниманием собрания. Он говорил о том, что доклад товарища Грекова не принадлежит к числу тех докладов, которые можно выслушивать с академическим бесстрастием. Советские ученые должны рассматривать свою работу как участок социалистического строительства. Лишь при этом условии они будут советскими не только по названию, но и по существу.