Юрий Бурносов - Армагеддон 3. Подземелья Смерти

— Снимай, tovarishch.

Русский поднялся, обошел стол и принялся разматывать бинты с горла Роулинсона. До сих пор полковник доверял это лишь своим медикам, а потом и вовсе наловчился делать все сам. Слой отходил за слоем, неприятно потрескивая.

— Черт… — Тарасов поморщился, отбросив бинты в сторону. — Еще хуже, чем я думал. Как вы ухитряетесь есть?

— Я же сказал — я почти не ем. Только пью, — просипел Роулинсон, которому без бинтов говорить стало еще неудобнее, чем с бинтами.

Русский осматривал горло, трогая его тонкими холодными пальцами. Присвистнул, поморгал и велел:

— Закрой глаза, Чарли.

Полковник послушно закрыл глаза и почувствовал, как русский обхватывает его шею обеими руками, словно намереваясь задушить. Ладони плотно легли на безжизненную липкую кожу, затем от них распространилось тепло, странно покалывающее и успокаивающее. А потом вспыхнула боль, страшная боль, подобной которой Роулинсон не испытывал с того момента, как ему в горло вонзил кинжал сошедший с ума профессор Ломакс. Боль усиливалась, полковник взвыл, забился в кресле, пытаясь вырваться; сквозь звенящую пелену он слышал, как русский громко крикнул кому-то:

— Назад! Вон отсюда!

Наверное, охрана, подумал полковник с пугающим его самого равнодушием. Сейчас они его пристрелят.

Но никто не стрелял. Боль схлынула точно так же, как и пришла, безжалостные руки на горле разжались, звон в ушах прекратился. Роулинсон схватился за горло, и тут же раздался окрик:

— Не трогать!

Полковник осторожно открыл один глаз.

Русский стоял возле него, у дверей, наставив на него автомат, торчал один из охранников, второй выглядывал из коридора. Но слова Тарасова относились вовсе не к ним.

— Не трогать! — строго повторил русский полковнику. — А вы, чем маячить тут, принесите аптечку! Бинты, дезинфицирующее средство…

— Выполняйте! — подтвердил приказ Роулинсон.

Солдаты переглянулись, тот, что заглядывал внутрь, поспешно исчез.

— Ты тоже пошел вон отсюда! — велел полковник.

— Вы уверены, сэр?! — с сомнением покосился охранник на русского.

— Я приказываю, идиот!

Солдат, пятясь, вышел из помещения КДП, и только сейчас Роулинсон обратил внимание, что горло почти не болит, лишь немного саднит, как при ангине. Говорил он тоже не так, как раньше, — громко, внятно, без хрипов…

— Не спеши радоваться, — догадавшись, о чем думает полковник, сказал русский. — Случай очень запущенный, мне тебя еще лечить и лечить, Чарли.

— Спасибо, tovarishch.

— Я же говорю — рано радуешься. К тому же я буду откровенен — все, что я делаю, я делаю не просто так, не бескорыстно.

— Чего ты хочешь?

— Погоди немного, сейчас явится твой человек с аптечкой, я сделаю все, что необходимо, и тогда уже поговорим предметно.

— Я и так догадываюсь. Попросишь, чтобы я отпустил всех ваших людей? Боюсь, это не совсем в моей компетенции.

— А еще ты думаешь, что ничего не мешает забрать меня с собой безо всяких условий и заставить лечить, так? Я прекрасно изучил тебя еще по Мексике. Однако ты меня тоже знаешь неплохо. Я не добрый доктор Дулитл, к которому хоть сегодня приходи лечиться «и корова, и волчица, и жучок, и червячок»… Под пистолетным дулом я лечить не могу. Но, понимая, что ты тоже человек подневольный, я хочу предложить тебе сделку, которая устроит и меня, и тебя, и твоего хозяина.

— Если ты о Мастере, то он мне не хозяин, — возразил полковник, едва сдерживая желание ощупать горло. Так человек постоянно трогает языком лунку на месте удаленного зуба, хотя врачи-дантисты обычно велят не делать этого ни в коем случае. — Мы с ним скорее симбионты.

— Тем лучше, — улыбнулся Тарасов.

И в этой улыбке полковник наконец-то увидел именно ТОГО Нефедова, с которым вместе продирался через сельву, убегая от чокнутых аборигенов, пытавшихся уничтожить их за вскрытие древнего храма. Нефедова, который в чем-то изменился, но в чем-то остался прежним. И от этого он вовсе не стал менее опасным. Скорее, совсем наоборот.

Русский хотел тем временем добавить что-то еще, но тут появился медик. Он поставил на стол свою сумку и собирался ее открыть, но Тарасов цыкнул на бедолагу, и тот убрался восвояси.

— Где вы их только насобирали, — проворчал он, вскрывая хрустящую оболочку индивидуального перевязочного пакета. —

Деревенщина…

— Других нет, — вздохнул полковник. — Выбирать, знаешь ли, не приходилось. Еще у нас полно черных, мормонов…

— Как это до вас до сих пор не добрался Макриди?

Тарасов принялся бинтовать шею, смазав ее чем-то ледяным и пахучим.

— По идее, люди Макриди ничем не отличаются от наших. Тот же сброд. Макриди и сам-то до Катастрофы торговал подержанными тачками, а вовсе не командовал дивизией. Однако, tovarishch, ему очень везет. И мне кажется, здесь кроется какая-то хитрость. Но черт с ним, с Макриди. Что ты там хотел предложить.

— А предложить… — Русский прервался на мгновение, чтобы закрепить конец бинта, и повторил: — А предложить я хотел вот что…

…Ростислав Шибанов сделал пару глотков воды и покосился на забинтованное плечо. Кровь вроде бы остановилась, местный коновал сделал свое дело исправно. Болеть тоже не слишком болело — наверное, болевой порог у хоккеиста вообще был выше, чем у обычного человека. Постоянные травмы, стычки, столкновения приучили тело не реагировать на ерунду. Однако на хоккейном корте в него ни разу не стреляли…

Он подошел к двери. Вынул из чехла фигурку Скорпиона, о котором совсем запамятовал. Нет, конечно, все это лишь совпадения. Случайное везение… Что может произойти сейчас? Стены обрушатся? Как там у Пушкина было: «Темницы рухнут, и свобода вас встретит радостно у входа, и братья…» Что подадут братья?! Вылетело из головы, а ведь учил же, пятерку заработал в свое время!

— Джей, ты, часом, Пушкина не читал? Это такой русский поэт.

— Чувак, с какой стати мне читать русских поэтов? Я и американских-то толком не помню.

— Напрасно, — наставительно сказал Ростислав. — Это классика. К тому же Пушкин был частично эфиоп.

— Не, братан, эфиоп — это не то. Эфиопия — это реггей, растаманы, Джа и прочие карибские дела. Я по такой музыке не особо прохожу, откуда мне знать вашего Пушкина. А для кого он писал тексты? Неужто для Боба Марли?!

— Ты неисправим, Джей, — махнул рукой Шибанов и вновь повернулся к двери.

Нет, сломать ее невозможно. Бывшую гауптвахту, или что это было за помещение, строили без затей, но прочно. А может, это и не гауптвахта вовсе — есть она вообще в американской армии, то есть была ли?