Татьяна Тарасова - Седьмая невеста

- Вот и закончилась эта история, - сопя, подвел итог Кумбар. - Не ожидал я, что из твоей затеи, парень, что-то получится.

- Я и сам не ожидал, - пожал плечами Дигон. - Ты подслушивал за дверью?

- Ну, - легко согласился сайгад. - Было очень интересно. Правда, я так и не понял, какие очи тебе понадобились от жирного ублюдка, но...

- Очи, очи... - ворчливо перебил его аккериец. - Дались вам эти очи... Тор, ну и бестолковый же народ в Агране! Ты принес вина?

Кумбар с улыбкой фокусника полез в карман куртки, выудил оттуда огромную бутыль и водрузил на круглый столик посреди комнаты.

Но даже вино чудесного рубинового цвета, заключенное в прозрачном сосуде и сулящее высокие мгновения покоя и свободы, не облегчило душу аккерийца. Он выпил первую чашу с сумрачной ухмылкой на губах, затем вторую... А когда, храня молчание, приятели допивали третью, в дверь тихонько постучали.

- Ну? - отозвался Кумбар, недовольный тем, что кто-то осмелился прервать священнодействие.

Дверь открылась, и в комнату робко ступил юный скрипач. Лицо его было бледно, синие глаза потускнели; неловко держа скрипку обеими руками, он прислонился к стене и исподлобья посмотрел на Дигона.

- А тебе что надо? - грозно прогрохотал Кумбар, поднимаясь.

- Проходи, - сказал аккериец, ногой подвигая к столу высокий табурет. - Выпей с нами, Диния.

- Диния???

*

Выпучив глаза, сайгад в изумлении смотрел на хрупкую фигурку скрипача, пытаясь отыскать на ней какие-то признаки женщины, но так ничего и не нашел. Просторная одежда без труда скрывала то, что было, - если там действительно что-то было, - и Кумбар с гордостью подумал, что восточные женщины все же несравнимо пышнее прочих, а значит, и желаннее, и горячее. А эта девушка, хотя и выглядела довольно мило, все же, по мнению знатока женщин, вызывала скорее жалость, нежели желание. Он со вздохом налил ей вина в чашу Дигона и, подперев голову рукой, стал смотреть, как она пьет: осторожными маленькими глотками, боязливо поглядывая на аккерийца, а на сайгада и вовсе не осмеливаясь поднять глаз.

Когда в чаше её осталось не больше половины, Кумбар с удивлением обнаружил, что жалость его куда-то пропала, уступив место иному чувству. Он уже иначе взирал на изящные гибкие руки её и тонкие пальцы, длинную белую шею, нежный овал бледного лица, синие, чуть светлей Дигоновых глаза в пушистых ресницах, рыжеватые стрелки бровей... Определенно, Диния начала ему нравиться. Запыхтев, сайгад выхватил из-под носа у аккерийца бутыль и подлил девушке ещё вина.

Она выпила, и щеки её порозовели. Тогда наконец Кумбар решился нарушить молчание.

- Что привело тебя к нам, красавица?

- Я... Я хотела видеть Дигона...

Старый солдат с укором взглянул на невозмутимо прильнувшего к горлышку бутыли аккерийца, вновь обратился к Динии.

- Зачем он тебе, милая девушка? Он молод и неопытен, он не сможет дать тебе всего, что... Хм-м-м... Что может дать зрелый муж, отмеченный... А почему ты переоделась в мальчика? - встрепенулся вдруг сайгад, вспомнив наконец о своей службе. - И что тебе надо во дворце?

- Мне ничего... Я... Я играю на скрипке...

- Это мне известно, - сурово продолжал Кумбар. - Но сие не причина для подобного богопротивного действа!

- Причина, - тихо возразила Диния, не поднимая глаз. - Женщинам не разрешается играть на скрипке.

... В рубиновой лужице на белом мраморе столика отразился солнечный луч, сверкнул и снова пропал. Аккериец спиной ощутил облако, закрывшее солнце; казалось, стоит ему встать и протянуть руку в окно, и он сможет дотронуться до этого облака, оттолкнуть его от яркого желтого шара... Вдруг запульсировала на шее Дигона жилка, и он прижал её пальцем, удерживая горячий ритм крови... Что-то здесь было не так - наконец-то понял аккериец, - в чем-то он ошибся... Чутье, то самое первобытное, врожденное, истинно северное чутье никогда ещё не подводило его, и теперь не должно. Недаром толчками поступала в его голову кровь... Словно история эта не закончилась, а оборвалась на половине, а значит... "И тогда взял я шелковый шнурок"... Нет, что-то здесь определенно было не так.

- ... А в Эвилонии и вовсе говорят, что скрипка - это инструмент Бургана, так что даже мужчинам нельзя на ней играть, что уж говорить про женщин... - Это правильно, - важно согласился сайгад. - Женщины должны заниматься мужем, домом и детьми.

- У неё нет ни мужа, ни дома, ни детей, - вмешался Дигон. - Оставь её, приятель. Пусть девочка делает то, что ей нравится.

Кумбар напыжился, скептически посмотрел на обоих.

- Коли каждый будет делать то, что ему нравится, - поучительно произнес он, - то мир наш, покоящийся на теплой спине слона, скоро разрушится!

- С чего ты взял? - фыркнул Дигон. - Клянусь Тором, эту байку тебе сообщил наш многомудрый Хафиз... Мир, чтоб ты знал, покоится на холодной спине черепахи, которая стоит в море и когтями упирается в морское дно. И если каждый будет делать то, что ему нравится, черепахе станет приятно, только и всего.

Диния улыбнулась, поняв, что Дигон дразнит сайгада, но тут же улыбка на тонком лице её сменилась выражением страха.

- Хей, девочка, что случилось? - аккериец протянул руку и легко тронул белокурую прядь её волос.

- Я боюсь...

- Чего? - встрял Кумбар, пытаясь заглянуть ей в глаза.

- Кого? - уточнил вопрос Дигон.

- Всех... Мне кажется, кто-то хочет меня убить... Как Алму...

- Ты знала Алму? - поинтересовался сайгад.

- Да. В тот день, когда ты отправил её к родителям... Она пришла ко мне. Она сразу поняла, что я женщина. Ей пришлась по душе моя музыка и... Мы подружились... Она рассказала мне все, Дигон. Она так любила тебя...

Суровое лицо аккерийца помрачнело. Он с силой рванул нелепую бороду, прилипшую к его подбородку, отшвырнул её в сторону; потом оторвал и усы. Схватив со стола бутыль, в два глотка допил остатки вина, и отправил пустой сосуд вслед за фальшивой бородой. Мрак в душе его, чуть развеявшийся в течении легкой беседы, вновь сгустился. Словно наяву услышал он звонкий ласковый голос Алмы: "Что же делать, любимый? Что же делать?" Она ждала от него помощи, верила ему, а он... Не смог помочь или не захотел?

Глаза Дигона сузились. Сейчас он был не на шутку разъярен, но, как это бывало чрезвычайно редко, ярость его была обращена не на врага, а на себя самого. Он давно научился сознавать и соизмерять свои силы, и потому отлично знал, что если бы он и вправду любил Алму, он смог бы помочь ей, и, наверняка, без особого труда. Неприятность заключалась в том, что он её не любил, и тем тяжелее казалась ему собственная вина перед бедной девушкой. Неужели она не имела права на его защиту только потому, что была одной из многих? Та же Диния - разве она не имеет права просить его о помощи только потому, что кроме неё у Дигона полно подружек? Диния...