Владимир Ильин - Зимой змеи спят

Рядом и сзади него суетились гримерши. Почтенные женщины, знающие толк в своем ремесле. Но даже им сейчас не удавалось скрыть одутловатость лица и набрякшие под глазами круги — неизбежная плата за попойки ночи напролет. Не поворачивая головы, Клим бросил гримершам:

— Ну всё, достали уже!.. Пшли вон!

Те не возмутились, привыкнув за долгие годы к грубости со стороны своего работодателя. По их мнению, за такие деньги, которые им платил Лазарев, можно было бы стерпеть еще и не такие унижения…

Когда дверь открылась, пропуская гримерш, в уборную донесся нечленораздельные выкрики и глухой ропот зала, «разогревающегося» перед приступом массового фанатизма. В который раз за этот день Клим внезапно ощутил безотчетный страх и сам удивился этому. Чего он боится? Чего еще можно бояться в его-то положении?

Ареста? Публичного разоблачения его тайной деятельности? Ну, это вряд ли…

Во-первых, те, кто мог бы это сделать, давным-давно опутаны по рукам и ногам регулярными подношениями. Во-вторых, повсюду внедрены свои, проверенные на деле, люди, которые, в случае, если что-то против Клима и намечалось бы, не замедлили бы оповестить своего хозяина… Так откуда же взялся этот спазм животного ужаса, от которого потеют ладони и спина и кровь стучит в висках? Может, ты опасаешься покушений со стороны киллеров, нанятых «конкурентами»? Но это же смешно, если учесть, сколько человечков заняты исключительно обеспечением твоей безопасности!.. Даже сейчас ты, в сущности, не совсем один, потому что за дверью уборной дежурит парочка охранников, да и вокруг самой сцены телохранители расставлены так, что ни одно подозрительное движение в зале не ускользнет от их бдительных взглядов. Да что там говорить — ты ведь имел возможность убедиться в действенности своих опекунов, разве ты забыл тот злополучный концерт на стадионе в Алма-Ате в девяносто четвертом? Какой-то придурок, накурившийся гашиша, вздумал подпалить тебя из ракетницы, которую каким-то чудом сумел протащить сквозь милицейские кордоны. Милиция не успела ничего предпринять, но ведь твои ребята, Клим, успели. На два счета. На счет «раз» телохранитель, находившийся ближе всего к тебе, сбил тебя на пыльную, пахнущую паркетной мастикой сцену и надежно прикрыл тебя своим большим, широким телом. А на счет «два» второй мальчуган из твоей охраны положил придурка метким выстрелом из своей «беретты».

Это уж потом досужие писаки ужасались, как это он не побоялся ненароком попасть в кого-нибудь из зрителей, тем более, что толпа на трибунах была очень плотной.

А ничего удивительного в этом не было — просто Клима Лазарева всегда охраняли профессионалы, лучшие из лучших…

Дверь уборной открылась, прервав размышления Лазарева, и он услышал позади себя знакомый, нарочито бодрый голос:

— О чем задумался наш народный артист? «О подвигах, о доблести, о славе…»?

— Народный артист почему-то боится идти на сцену, — сказал Клим, следя в зеркало за вошедшим. Это был не кто иной, как его менеджер и сообщник по торговле «железяками» Артур Ишпахтин. Глаза Артура блестели, волосы тоже, и весь он как бы блестел, переливаясь на свету всеми цветами радуги, словно покрывал его тончайший слой какой-то невидимой смазки.

— Да? А я думал, народные артисты уже ничего не боятся, — сказал Артур, плюхаясь сбоку через подлокотник в глубокое кресло так, что ноги его вознеслись в воздух под углом в сорок пять градусов, и наливая себе в стакан виски из начатой бутылки. — Извини, тебе не предлагаю, тебе нельзя перед выступлением…

Клим подавил в себе невольное раздражение.

— Знаешь, Арчи, — сказал он, — это не совсем страх. А, может быть, и не страх вовсе. Скорее всего, это подсознательное нежелание кривляться перед этими сволочами… Слушай, может быть, завяжем с моей певческой карьерой? Чего нам с тобой не хватает, а?

Артур, чуть не поперхнувшись, отставил стакан на гримерный столик и вскочил.

— Да ты что, Клим?! — с неподдельным возмущением воскликнул он. — Крыша поехала у тебя, что ли? Да ведь если ты перестанешь выступать, то как мы будем оправдываться перед всякими там акулами пера, на какие средства, собственно, существуем сами и на какие средства существуют созданные нами фирмы и филиалы?!.. Это сейчас в глазах журналистов и прочих любознательных граждан мы — спонсоры-доброхоты… А потом нас спросят — откуда у вас денежки, господа бывшие артисты? От бывших гонораров? Но сколько мы можем так оправдываться — год? Два?

А потом?..

— Дурак ты, Арчик, — притворно-ласково сказал Лазарев. — Я же пошутил… Но насчет того, что мне действительно противно паясничать перед несколькими тысячами идиотов и идиоток, это я — серьезно…

Артур пристально глядел на своего дружка и непонятно было, какие мысли крутятся сейчас в его голове.

— Во-первых, — сказал он наконец, — не перед тысячами, а перед десятками тысяч… По предварительным данным, трибуны сегодня заполнены битком, и это — несмотря на то, что мы подняли минимальную цену на билеты до ста баксов. Разве помешает дополнительный доходец?.. А во-вторых, друг мой певчий, тебя же не заставляют драть глотку вживую — как всегда, будешь шпарить под «фанеру», и поверь, ничего унизительного в этом нет. Вон, даже Майкл Джексон и Мадонна пользуются фонограммами — и это считается нормальным. А мы что, хуже?.. Так что, давай-ка ты бросай эти упаднические выходки!

То, что говорил Ишпахтин, было верно, и Клим знал, что все равно никуда не денется и что, когда прозвенит третий звонок, послушно встанет и двинется на сцену, которую еще пять-шесть лет назад почитал почти как пьедестал почета, а теперь проклинает как свой эшафот. Но именно поэтому он еще больше злился.

… Взять бы сейчас своего блестящего дружка и подельника за грудки, подтянуть неторопливо к себе и с наслаждением прошипеть прямо в лицо, словно плюясь словами: «А я больше не желаю отдуваться ради того, чтобы ты мог на этот самый „доходец“ по вечерам сорить бабками в казино и содержать дорогих шлюх! Ты неплохо устроился за моей спиной, но когда-нибудь эта лафа для тебя обломится!..

Если я захочу, то тебя завтра же не будет, понял, придурок?»…

Клим даже зажмурился. Он ощутил, что непонятный страх в душе нарастает, и поспешил взять себя в руки. В уборной прозвенел звонок, и подобострастный голос директора киноконцертного зала предупредил: «Клим Сергеевич, до выхода на сцену остается три минуты, выход — по третьему звонку»…

Лазарев полез в карман, достал оттуда пластиковую коробочку и вытряхнул на ладонь один шарик. Упаковка была из-под «Тик-Така», но шарики, которые в ней хранились, не имели ничего общего с «двумя калориями свежести», и Ишпахтин отлично знал это. Он укоризненно воскликнул: