Василий Головачев - Дети Вечности

Ознакомительный фрагмент

Кто-то засмеялся, задыхаясь. Может быть, он сам.

– Вперед, к Земле!

– Этот объект не может быть Землей, – неуверенно возразил координатор. – Советую не идти на посадку.

– Нас испытывают, и отказаться от испытания – значит проиграть.

– Откуда известно, что нас испытывают? Скорее мы попали в один из больных органов Конструктора, и все наши видения – следствие его беспамятства, бессознательных судорог.

– Ты, наверное, прав, Дар, но и я чую в себе странную уверенность в правоте своих предсказаний. Конечно, интуиция – символ не знания, а веры, но я себе верю.

Зеленоватый пушистый шарик планеты рванулся навстречу, закрыл поле зрения, распахнулся гигантской чашей с размытыми очертаниями материков. Ратибор попытался сориентироваться, нашел Европу, Белое море, Волгу, попытался развернуть «голем» к югу и обнаружил, что его ведут – аппарат не подчинялся воле пилота, словно в генераторах движения не осталось ни крохи энергии. Однако энергия была – Ратибор мгновенно считал показания датчиков, выдаваемые напрямую в мозг, и убедился в наличии половины запаса по сравнению со стартовым энергоресурсом. И команды по всем комплектам-узлам «голема» проходили нормально, пилот удостоверился в этом с помощью тестов за считаные мгновения. Тогда он сделал разворот и дал максимальную тягу в режиме двойного ускорения. И провалился в алую пропасть забытья…

Открыв глаза, понял, что «голем» летит над горной страной, пронзая клочья ослепительно белых облаков.

– Поворачивай! – сказал сквозь зубы координатору, пытаясь унять готовый выпрыгнуть из тела желудок. – Я сам не смогу. Поворачивай и давай «аллюр три креста», кому сказал!

Но ему ответил не Дар:

– Успокойся, опер. – Голос звучный и знакомый. – Все идет нормально, никто тебя не тронет, только не дергайся и не пори горячку.

– Кто говорит?

Смешок, тоже знакомый.

– Не узнал?

– Грехов!

Снова смешок.

– Порядок, оклемался.

«Голем», ведомый неизвестной силой, сделал пируэт и мягко приземлился на зеленом газоне рядом с красивым двухэтажным коттеджем, выстроенным в стиле «русский храм». На пороге открытой двери, выходящей на резное крыльцо, стоял человек в черном костюме, но Грехов это или нет, Ратибор сразу не разглядел – слезились глаза.

– Вылезай, здесь ни радиации, ни прочей грязи. – Голос проникал прямо в мозг, и от него, казалось, резонировали кости черепа. – Не трусь, опер, у тебя накопилось много вопросов, и я на них уполномочен ответить.

Ратибор позвал координатора, ответа не услышал, да и голос мешал и плывущий в ушах звон; выпростался из кресла, отдыхая после каждого движения. Сделал два глотка витаминного концентрата, набрался сил и вылез из аппарата на траву, сообразив тем не менее натянуть пленочный скафандр – автоматически, не думая об этом.

Человек махнул с крыльца рукой, хмыкнул:

– Профессионал остается профессионалом, даже когда болен. Заходи в дом.

Ратибор огляделся.

Вокруг дома раскинулся пышный цветущий сад: яблони, вишни, гигантская морковь, помидорное дерево, банановые пальмы, тополя, араукарии, орех, просто какие-то пушистые жерди, камни на многоходульных корнях, похожие издали на пауков, – все было покрыто ослепительно белыми цветами величиной с голову человека, причем многие цветы дышали и складывали лепестки, словно бабочки, готовые улететь. Небо над головой было лимонно-желтого цвета с серыми трещинами, складывающимися в рисунок такыра.

Глаза продолжали слезиться, и Ратибор перестал напрягать зрение. Ощущение опасности притупилось, захотелось принять душ, переодеться, лечь на диван и – максимум блаженства! – чтобы Настя сделала массаж…

– Насти здесь нет, – заметил человек.

– Жаль, – вздохнул Ратибор. – Как поется в старинной песне: всю-то я вселенную проехал, нигде милой не нашел.

Накатило вдруг странное ощущение раздвоенности, вернее, растроенности – Ратибор осознал себя в трех местах одновременно: стоял возле дома Грехова, сидел в пилотской гондоле «голема» по горло в шубе физиокомпенсации и лежал израненный на холме лицом вниз… Ратибор мотнул головой – отступило.

Как оказался в доме – не помнил. Он сидел в старинном деревянном кресле с резными подлокотниками, которое стояло на выскобленном до медвяного блеска светлом деревянном полу. Напротив в таком же кресле черной глыбой сидел кто-то очень знакомый и смотрел на гостя исподлобья. Железовский?!

Ратибор вытер глаза ладонью, мимолетно удивившись, что он без скафандра, разлепил веки и увидел знакомую физиономию Габриэля Грехова с ироничным прищуром глаз.

– У меня что-то со зрением, – пробормотал Ратибор. Попытался разглядеть комнату, однако не смог: стены ее терялись в струящемся полумраке, словно размытая акварель, и в этой размытости смутно угадывались какие-то щиты, светящиеся алым квадратные окна, ниши со звездным узором внутри, картины с непонятными композициями цветных пятен и застывшие тени, странные, живые и неживые одновременно.

– Это пройдет, – сказал Грехов, на секунду превращаясь в Железовского в тот момент, когда Ратибор на него не смотрел.

– Что это – импрессионизм? – кивнул Ратибор на картины.

– Это старинные иконы, изображающие Христа.

Берестов наконец разглядел одну из картин: прибитый к кресту человек в набедренной повязке распростерт над мрачной равниной с цепью озер [10]…

– Коллекционирование икон – ваше хобби?

– Не как факт религиозных устремлений, а скорее как тяга души к отражению реальности, ведь Христос тоже был одинок.

Ратибор с усилием разобрался в смысле сказанного, соображать, думать было исключительно тяжело, к тому же мучительно хотелось спать.

– Вы хотите сказать, что вы тоже одиноки?

Грехов-Железовский кивнул.

– И я тоже, но это не суть важно, в данном случае речь не обо мне.

– О ком же?

– О Конструкторе.

Ратибор вспомнил вдруг, что он посол, встрепенулся, но волна безразличия снова захлестнула сознание, топя в своей пучине чей-то настойчивый тревожный зов. Грехов что-то спрашивал, Ратибор что-то отвечал, погружаясь в сладостное забытье. Лишь временами накатывало знакомое ощущение многократного раздвоения личности. Самое интересное было в том, что и с закрытыми глазами Ратибор видел собеседника, который изредка превращался то в Железовского, то в К-мигранта Батиевского.

– К-мигранта! – прогрохотало в голове, отдаваясь эхом под сводами черепа. – К-мигранта, мигранта, гранта, анта…

– А где мои спутники? – спросил Ратибор, выдираясь из дремы. – Меня посылали с роидом и К-мигрантом. Где они?

Грехов неопределенно махнул рукой.