Андрей Щербаков - ДМБ-2010

Ребята с интересом смотрят на Третьего.

— Вы завтракали, — спрашиваю. Ребята кивают.

— А я — нет, поэтому займитесь подготовительной работой, а я пойду питаться. Иван, ты ел, конечно?

Третий, не глядя на меня, кивает. Бойцы, стоявшие за дверью, втаскивают стулья, какие-то кабели. Борис достает из пластикового пакета два CD-диска и шлем виртуальной реальности. Здорово ребята взялись за дело. Ну все, зарядил народ работой, теперь пора подумать о себе.

Двигаюсь к двери, но тут меня посещает Мысль.

— Да, разберите для начала формат записей «черных ящиков».

Команда уже занялась делом, мне делают неопределенные жесты руками, типа: «Иди, иди, мальчик Ваня Сусанин, мы сами партизан найдем». Сами так сами.

Выхожу на улицу. Эх, кое-кого сейчас увижу знакомого! Точно. На лавочке сидит Оксана. Черные колготки, мини-юбка — не разглядеть, нога на ногу, яркая футболка, зеркальные очки. Бойцы, притащившие стулья, жадно глядят на нее из-за живой изгороди.

Подхожу:

— Привет! Звезды рассказали мне, что ты плохо спала в эту ночь…

— Привет! Издеваешься опять над невинной девушкой. Всю ночь у тебя просидела, на стуле спала, конечно… Звезды ему, понимаешь, подсказали… Видела я твои звезды…

— Ты что, все время будешь ходить за мной… эдаким… очаровательным хвостиком?

— Конечно, ты не понял еще? Меня же послали… спать с тобой. А за невыполнение приказов у нас знаешь, что бывает?

— Хорошо. Я сегодня уеду домой вечером, а ты приходи, хоть поспишь нормально у меня. Кстати, где у вас тут столовая?

— Пойдем, покажу. «Поспишь нормально»… Как, не надумал заключение подписать?

— Не ворчи, Оксан. Давай каждый будет заниматься своим делом…

Оксана громко фыркает, да так, что с нее спадают темные очки.

— Вот-вот. Ты мне и не даешь моим делом заниматься.

— Не смущай меня, а то я покраснею и вообще застыжусь.

Идет впереди, покручивает своим рыжим хвостом.

— Оксаник, а у тебя… обмороков не бывает?

Эффект превзошел все ожидания. Спотыкается, чуть не падает. Медленно оборачивается, держа в руке свои стильные очки. Смотрит куда-то выше меня, зрачки-точки:

— Меня же… предупреждали! А я, дура такая…

Поднимает руки к груди — просто скульптура с символическим названием «Отчаяние». Делаю к ней шаг — она делает страшные глаза, закрывается руками:

— Не трогай меня!

Прекрасная сцена. Особенно если учесть, что мы стоим посреди многолюдной воинской части. Народ с интересом наблюдает. Какой-то офицер так загляделся, что чуть не врезался в идущий навстречу строй.

— Оксан, не надо истерик. Не выспалась?

По-прежнему пребывает в какой-то прострации. Но не сопротивляется, когда я беру ее под локоток. Меня начинает разбирать смех — понятно: «у вас несчастные случаи на стройке были? Будут…». С ужасом глядит на меня:

— Ты… ты ничего со мной не сделаешь?

— Оксан, за кого ты меня принимаешь? У тебя ручка есть? А листочек?

Ее улыбка на бледном испуганном лице выглядит так жалобно:

— Что, наконец-то телефон запишешь? Перед тем, как…

Огромное желание нашлепать по шикарной круглой попе. Но я сдерживаюсь. Беру листок, пишу одно слово, сворачиваю и отдаю ей:

— Вот. Три раза в день.

— Что «три раза»? Читать бумажку?

Нет, точно сейчас налуплю:

— Нет. Пить. Это лекарство.

— Да-а, я сейчас разверну, прочитаю и…

— …Теперь узнай о себе правду… — говорю я страшным голосом. Прочитаешь — и превратишься в лягушку. Но не в Царевну, а в обычную. Холодную. Зеленую. Что вы из меня чудовище какое-то сделали?

Боязливая Оксана, не читая, прячет бумажку в карман.

Вот и столовая. Я теперь ее и сам вижу. Решительно иду вперед, а жертва моих шуток плетется сзади.

— Ну откуда ты узнал?

— Что?

— Ну, что я сегодня с утра чуть в обморок не грохнулась?

Собираюсь с духом и максимально серьезно говорю:

— Не спрашивай лишнего и аккуратно пей лекарство.

Выдерживаю паузу, потом делаю строгое лицо и продолжаю:

— А через семь месяцев, когда у тебя закончится контракт, уезжай домой, в свой Ростов-на-Дону. И бросай заниматься всякими глупостями.

Как смотрит! Ей сейчас прикажи в окно выпрыгнуть — сделает без звука. И правда, я — чудовище! «Чудовище обло, огромно, озорно…». Это Радищев. Написал.

Завтрак почти примиряет Оксану с мрачной действительностью. Она кушает манную кашу и делает мне глазки.

— Нет, — говорю я.

— Что «нет»? — удивляется.

— Я не читаю твоих мыслей. Сейчас.

Каша мигом попадает не в то горло. Встаю и не без удовольствия аккуратно хлопаю по спинке. Правда, немножко ниже, чем нужно. Но помогает все равно.

Сажусь на место. Но не могу удержаться:

— И не вздумай класть на меня ноги!

Опускает глаза. Похоже, добил.

Идем назад. Оксана тихонько крадется на шаг сзади. Оглядываюсь взгляд побитой собаки.

— Ну, что ты, Оксан? Прости меня, это действительно было слишком…

Не отвечает.

Вот мы и пришли. Зайду, посмотрю, как у них дела. Оксана остается сидеть на лавочке.

На мониторе какое-то движение, Иван сидит в шлеме. Понятно, ребята не теряют даром времени. Хотя, скорее всего это — домашняя заготовка.

Иван снимает шлем и дает его мне. Надеваю.

Я — в кабине штурмовика. Перемещаюсь со страшной скоростью над холмистой равниной, сверху проплывают облака.

— Это видеозапись?

Ребята смеются.

— А откуда тогда облака?

Смех еще громче. Замечаю, что сижу, вцепившись в стул. Виртуальная реальность — сильная вещь.

— Запустите мне от минус 30 секунд до нуля.

Возятся некоторое время. Картинка снова начинает двигаться. Полет продолжается. Земля уходит назад и вбок. Загадочная мозаика приборов. В ушах какой-то зловещий шепот. Стоп. Облака и земля замирают. Все кончено.

— Давайте второй. Тот же интервал.

Практически то же самое.

Снимаю шлем.

— Что это за… шепот?

— Это переговоры борта с землей, — это Борис.

— Вам не кажутся похожими картинки?

— Не кажутся, — довольно резко отвечает Виктор.

— А датчики температуры двигателя? У них практически одни и те же критические показатели. Рты закройте, коллеги! И не надо мне показывать генеральских мурзилок![16] Такая визуализация ничего нам не даст. Составляйте линейку критических параметров, их взаимную корреляцию и разные статистики. Иван вам скажет, какие. Иван! Сделай преобразование Адамара от этого всего безобразия. Если кому непонятно — так мы получим что-то вроде спектральных показателей… И вот так летайте. Итак, резюмирую. Э…э… эффект достигается при переходе из режима полета на малой высоте и на высокой скорости к резкому набору высоты. При этом примерно через десять секунд возникает… непоправимое критическое положение из шести букв, то есть фиаско. Ищите процедуры в программах управления, которые соответствуют этому. Пока. Не буду мешать.

Засим удаляюсь. «За сим прощаюсь я, а этот SIMM был дорог мне, как память. О тебе».

Выхожу на улицу и бреду к ангару, с которого начались вчера мои приключения. Оксана тащится метрах в трех сзади.

Сегодня в ангаре почти пусто. У сейфа с документацией сидит вялый полусонный лейтенант. Подхожу к нему:

— Добрый день! Я бы хотел почитать документацию…

Во весь рот зевает и невнятно:

— Основания?

Показываю предписание.

— Допуск?

Показываю и допуск.

— Без разрешения своего командира ничего не дам!

Тут из-за моей спины протягивается изящная ручка с красивым удостоверением. Лейтенант вскакивает и встает по стойке смирно:

— Гвардии лейтенант Кривоногов!

— Вольно. — добродушно произносит Оксана. — Выдайте, пожалуйста, этому… гм… товарищу все, что он просит.

Без звука получаю полпуда отчетов и усаживаюсь читать. Оксана удаляется.

Похоже, мои подозрения подтверждаются. Но почему никто не заметил этого раньше? Или не захотел заметить? Какой же я наивный! Ведь за ошибку в программе, да еще с такими последствиями, не похвалят… Не зря я спрашивал про слово «колебания».

Что же мне писать в заключении? В задумчивости беру непонятно откуда появившийся пирожок с капустой и начинаю жевать. Поднимаю глаза. Оксана сидит неподалеку на лавочке, на плечах — красивая вязаная шаль (в ангаре довольно прохладно). Глазки опустила — воплощенная скромность.

— Оксаник, спасибо! Пирожок очень вкусный. И очень кстати…

Не поднимая глаз, кивает.

Проходит еще пара часов. Время обеда. Оксана конвоирует меня в столовую. Меланхолично жует. На лице видна работа мысли:

— Слушай, Кот, а что я буду делать, если уйду со службы?

— Я пока не думал об этом. Можно, например, детей учить… У тебя как с языками?

— Два почти свободно.