Сергей Гомонов - Изгнанник вечности, полная версия

— Не узнал, откуда слухи ползут?

— Да как же тут узнаешь? Один сказал, другой подхватил — и понеслась нелегкая, концов не сыщешь…

Соуле указал ему на двери в свой кабинет. Да, покуда владыка не образумится, порядка ни в столице, ни во владычестве не будет. А там, глядишь, и крестьяне заропщут — выручки-то нет, все разграблено своими же…

— А еще ведьмы у нас объявились, пресветлый, — похвастался доносчик, как будто радость великая то для него была. — С прошлой весны. Уж год, почитай, живут, почти не объявлялись, скрытно.

— Ведьмы?

— Как есть! Дом ведьмин выбрали — притянул он их силой мраковой. И повадились к ним крестьяне за ворожбой, а там и до города вести добрались. Нянька наследника про то прознала и давай владыку уговаривать сына тем знахаркам показать.

— Гм… знахарки… Это хорош-ш-о, хорош-ш-шо…

Идея озарила Соуле, словно вспышка пороха. Знал теперь тайный определитель, как одним ударом кнута загнать в хлев двух баранов.

Измученный припадком, наследник наконец смежил веки и смог заснуть. Владыка, в горе своем мрачнее тучи, всякий раз переживал его муки, словно впервые, и не хотело свыкаться сердце с несправедливостью небес.

Провел рукой по льняным кудрям сына — и улыбнулся младенец, словно пребывал в здравом рассудке. Что ж там за доклад принес тайный определитель Соуле? Не к добру. Владыка знал, что делается в государстве, а тем более ведал о событиях в стольном граде. Но все помыслы его три года с лихвою занимала хвороба его сына. И родился тот ножками вперед, чем мать свою загубил, и что-то напугало его, новорожденного, да так, что зашелся он в крике, едва не задохся, и с тех пор в голове его что-то перекособочилось: и ходить ко времени не научился, и речи человеческой не знал, не мычал даже, и падучие с ним по два раза на дню случались, а в скверные времена — весной да осенью — и чаще. Всё было против того, чтобы жил он, и кабы не отец-владыка, не протянуть бы мальчонке и до года. Лекари были к услугам, снадобья… Но что лекари — те лишь облегчали страдания да руками разводили. Кто ж от падучей излечивался?

Вздохнул владыка и вышел в зал к ожидавшему его Соуле.

По обычаю был одет тайный — золотисто-желтый плащ скрывал его фигуру от шеи до самых пят, а длинные русые волосы, которые Соуле холил и лелеял, волнами спадали на плечи, подхваченные на лбу изумрудным обручем из переплетенных друг с другом змеек, страсть до чего схожих с живыми. Был бы красив Соуле, не кройся в его лице что-то эдакое, отчего и у бывалых солдат кровь стыла в жилах при взгляде на него.

— Приветствую тебя, владыка!

— Да продлятся твои дни, Соуле. С чем пришел — с благом или бедой?

— А это уж от твоего слова зависит, владыка. Как здравие наследника?

Владыка нахмурил чело:

— К чему спрашиваешь, Соуле? Разве сам не знаешь?

— Да вот прознал я, владыка, о знахарках, что поселились в доме той старой чернокнижницы, у оврага…

— Той, которой твои псы сняли голову пять весен назад?

— Верно, владыка. Пришлые они, но слух о них катится, будто исцеляют самых безнадежных.

Что-то шевельнулось теплым клубочком в душе правителя. Лучик солнца пробился сквозь тучу, разглаживая глубокие борозды на белом лбу.

— Да, да, слышал я те разговоры. И что скажешь, Соуле? Темной силой они вершат дела или животворной мощью Превеликого? — и замер в надежде услышать подтверждение второго.

— Неведомо то, владыка. Одно известно: исцеляют. Народ же темен, ему без различия, как лечат — лишь бы помогло. А что душу свою тем самым загубят — так то когда будет…

Владыка подумал, что и сам он темен и готов загубить душу, ибо скажи ему кто, будто поможет его сыну имярек, так он даже на миг не засомневается, пусть хоть сам мрак подземный то делать будет.

— Пусть привезут знахарок в замок, — слабым голосом велел он, не глядя в лицо Соуле.

Тот поклонился, сверкнув стальными очами:

— Государь, есть известие, что только в том своем доме могут ворожить старухи, в город и носа не кажут. Знать, велика мощь Святого Обелиска, раз не пускает он нечисть к нашим домам, оберегает нас от скверны мраковой, — и, вздохнув, он добавил: — Видно, самим нам следует тайно знахаркам твоего наследника нести.

На том и порешили.

Когда сестрица Ала, выходившая на улицу за полночь по нужде, с перепугу влетела в дом, вздрогнула Афелеана и подскочила в постели Танрэй.

— Люди там! Богачи! — выдохнула Эфимелора, руками помогая себе изображать, насколько богаты их поздние гости.

Афелеана торопливо натянула на себя верхнюю рубаху, наскоро заплела начавшие седеть волоса, а девушки зажгли лампады.

В дверь негромко постучали.

— Эй, старухи! — окликнул их повелительный мужской голос, да на вельможный лад, не по-простому. — Двери откройте!

Тихонько ворча под нос, Афелеана вразвалку пошла открывать.

— Кого еще принесло ночью-полночью?

На пороге стоял рослый чернобородый мужчина с большим свертком в руках, а за спиной его виднелся сопровождающий в чем-то желтом.

— Не надобно тебе покуда знать, кто мы. Поговорим — там увидим, — чернобородый говорил все медленней и вот совсем смолк, уставившись на Эфимелору и Танрэй. — Старухи, говоришь? — обернулся он к спутнику.

Вслед за ним в хибару шагнул тот, в желтом плаще до пят, слегка зацепился за низкую притолоку, и капюшон спал, опростоволосив его русую голову.

Афелеана услыхала, как ахнула Танрэй, и увидела вылупленные от удивления глазища Эфимелоры. В этом втором и впрямь было что-то знакомое.

Русоволосый, явный хог по происхождению, тоже был потрясен, увидев перед собой вместо старух молодых женщин. Но, позволив себе лишь краткую заминку, «желтый» красавец поклонился своему господину со словами «Прошу вас, владыка!» и чуть-чуть улыбнулся Афелеане.

Лишь после этого она догадалась, отчего остолбенели девочки: поздний гость очень походил на жениха одной и брата второй, только очень сильно возмужавшего. А чего стоило ожидать после десяти лет разлуки? Не того же юнца-шестнадцатилетку, каким видели его последний раз в поселке хогов!

Но все-таки это был не Ал, а совсем другой мужчина. Этот и старше был намного, и лицо… странное лицо… изменчивое. На Танрэй взглянет — и, как зеркало, ее черты отражает. На Эфимелору — и от той что-то в лике его проявляется… Однако притом остается и самим собой.

— Кто взглянет? — спросил чернобородый, снимая покрывало со своего свертка.

На руках его спал ребенок, маленький, не старше года, весь какой-то скрюченный, что ли. Не так что-то было с мальцом, Афелеана издалека увидала, что не так…