Николай Дубов - Колесо Фортуны

- Падает, дорогой юноша, падает! Вы, конечно, видели падающие звезды? Они сгорают, не долетев до Земли. Иногда долетают. Когда-то в Индии упала громадная глыба железа. Она лежала столетия, а может быть, тысячелетия и не ржавела. По приказу великого Чандрагупты из железа изготовили трехсаженную колонну и поставили в честь бога Вишну на горе, которая называется Стопа Вишну. Колонна существует уже тысячу триста лет и остается все такой же. Кольцо сделано из крохотного кусочка этого небесного железа. Для вас все это не имеет значения, важно только одно: кольцо - условный знак. Если вы окажетесь во Франции, оно откроет вам безоговорочный доступ ко мне. Когда снова попадете в Петербург, покажете его Елагину, Ивану Елагину. Он вернулся из ссылки и быстро входит в силу.

Елагин и его друзья окажут вам любую помощь, какая потребуется. Запомните имя - Иван Елагин. Когда-нибудь вы возвратите мне кольцо, и я смогу вас лучше отблагодарить. А теперь пойдемте к князю...

- Так что с паном делать, пане-кохакку? - сказал Радзивилл, накрутил на палец клок чуприны и задумчиво подергал его. - А вот что мы сделаем: раз пан есть вояка, то пусть пан вступает в мою гусарию. Как-нибудь у меня десять тысяч сабель. Выбирай, пан, любую хоругвь.

- Нет, - сказал Ганыка, - благодарю ваше сиятельство, но этого я не могу.

- Почему?

- Мало ли... Случись война, я против русских воевать не стану, я присягу давал.

- Присягу пан давал императрице, пане-коханку, а теперь сбежал и от императрицы, и от присяги.

Ганыка побледнел.

- Я присягал не только императрице! Цари меняются, вера и отечество остаются!

- Похвально, похвально, что пан такой патриот!..

Тогда оставайся просто при моем дворе, найдем пану какое-нибудь занятие...

- Это не годится, князь, - сказал Сеи-Жермен. - Не знаю, есть ли у вас свои соглядатаи в России...

- А мне зачем? Пускай за мной москали подглядывают, если им нужно.

- Не сомневаюсь, что они подглядывают. И конечно, узнают, как появился при вашем дворе наш юноша. Это может ему очень повредить, когда он вернется в Россию.

- Вернусь ли?

- Если пан-граф говорит, значит, так и будет! - сказал Радзивилл. - Он все знает наперед. Неизвестно, кто пану-графу служит - бог или черт, - но все его предсказания сбываются. Если б я мог удержать пана-графа при себе как астролога, я бы правил миром. Беда только, что пана нельзя удержать пан проходит и через каменные стены...

- Вы сильно преувеличиваете, князь, - сказал СенЖермен, - но удержать меня действительно нельзя, когда я этого не хочу... Однако вернемся к нашему юноше.

- Если нужно его просто спрятать, то у нас на Литве есть такие углы, где, по-моему, кроме упырей и вурдалаков, никто и не живет...

- Это уж слишком, - сказал Сен-Жермен. - Наверное, найдутся и не столь глухие. Все-таки мой юный друг привык к просторам...

- Э, пане-коханку, просторна только родина, а чужбина, как ни велика, а все пришлому тесна... Так что же с ним делать?

Князь снова ухватил клок чуприны и, раздумывая, подергивал его.

- А что, если на Волынь? - сказал Доманский, который стоял на своем обычном месте, возле двери.

Хорунжий Харкевич жаловался, там после какого-то родича его жены фольварк остался без присмотра, а ему самому никак не выбраться... Вот и послать туда пана корнета, пускай присмотрит за хозяйством.

- Светне! - воскликнул Радзивилл. - И воевать не надо, и не будет пан без дела околачиваться.

- А где это?

- Где-то под Житомиром, - сказал Доманский. - Там и до Киева близко, миль двадцать с гаком. По вашему счету, верст сто пятьдесят...

- Так что при случае, - подхватил князь, - сможет пан ездить в гости до своих москалей... А? - Ганыка просиял. - Объявим для порядка пана, ну... скажем, внучатым племянником пани хорунжевой - святая церковь нам простит! - выправим подходящие бумаги, обрядим, как заправского шляхтича, дадим добрых коней и - гайда!.. Пан доволен, пане-коханку? - повернулся князь к Сен-Жермену.

- Важно, доволен ли наш корнет? - сказал тот.

Ганыка обрадованно закивал.

- Пусть бог вам заплатит! - растроганно сказал он.

Радзивилл, прищурив левый глаз, усмешливо посмотрел на него.

- Бог платит, только не каждую субботу... Кто знает?

Еще, может, и я к пану за помощью прибегу! - сказал он и засмеялся, довольный своей шуткой.

Битого тракта из Литвы на Волынь не было, да, в сущности, и вовсе не было дорог, если не считать не во всякую погоду преодолимые проселки. Леса сменялись болотами, болота лесами, а то и прихотливо перемешивались между собой, особенно когда пришлось перебираться через Припять и ее бесчисленные притоки. Только от Коростеня стало повыше и посуше. Ганыка и его слуга миновали Житомир, когда в Петербурге уже хлестали дожди, а здесь был разгар бабьего лета и по воздуху плыли белесые нити паутины.

За полдень они подъехали к Соколу. Еле езженный проселок все время шел на подъем, и, достигнув вершины, Ганыка остановил коня. По сторонам дороги высились могучие стволы дубравы. Она ниспадала вниз по изволоку, и отсюда, с вершины, была видна узкая пойма Сокола, разбросанные у берега несколько хат под бурыми соломенными крышами, а за рекой вздымалась стена грабового леса. С запада наплывала грозовая туча. Хутор еще был освещен солнцем, но лес уже накрыла густая тень, он был непроницаемо черен и жуток. За ним, где-то поблизости, находились Семигорье и фольварк пани хорунжевой.

Прогремел гром. Он прогремел замедленно и тяжко, будто там, за черной синевой, рухнуло и укладывалось что-то огромное, громоздкое, не уложилось сразу и потом, рокоча и погромыхивая, долго и медленно доукладывалось.

Ганыка с тоской смотрел на мрачную стену леса, на разбросанные внизу жалкие лачуги. Ему подумалось, что вот так и его судьба - все в ней было ясно и радостно, как солнечный день, потом все рухнуло, и совершенно неизвестно, как сложится дальше, да и сложится ли?..

Был Петербург, свой полк, родная речь, родная земля, и вдруг не стало ничего, кроме никчемного железного кольца, этой дичи и глуши в чужом краю, среди чужих людей...

Ганыка не мог знать, что через некоторое время он купит лежащий внизу безымянный хутор и его станут называть Ганыкин хутор, а потом хутор превратится в село Ганыши...

Рыжий Яшка думал не об отдаленном будущем, а о самом ближайшем. Он с опаской поглядывал на тучу, которая уже вздыбилась над поймой Сокола.

- Ох и хлобыстнет счас! Ниткой сухой не останется.

Ганыка вздохнул, тронул коня и начал спускаться в свое будущее.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

"Кому повем печаль мою,

Кого призову к рыданию?"

ПЛАЧ ИОСИФА

1

Капитан Егорченко не был человеком злым или мстительным, и хотя свой приказ сопроводил неуставным замечанием, руководствовался он соображениями и мотивами вполне деловыми. Во-первых, лейтенанту Щербатюку нужно было уезжать на зачетную сессию, а возможные и пока не выявленные жулики и преступники его участка оставались на месте и, чтобы им не стало слишком привольно, кто-то должен Щербаткжа заменить. Во-вторых, дополнительная нагрузка полезна лейтенанту Кологойде в воспитательных целях - чтобы неповадно было выдумывать "романы", от которых в деле охраны общественного порядка ничего, кроме вреда, быть не может. Однако "воспитательные меры в части Кологойды" капитану внезапно пришлось отложить.