Виталий Сертаков - Рудимент

— …Чевирра-антоток-римисс-с…

— Это ведь не я? — Сердце нагнало мне под черепную коробку излишек крови.

— Ты, Питер!

— Но таких слов в русском не существует…

— В английском тоже. Кстати, Питер, я вообще не знаю русского языка. В данном случае это совершенно неважно. Эти отступления, назовем их так, не связаны с речевым восприятием. Не перебивай, послушай дальше.

Еще десять минут записи, и снова я не уловил ничего необычного.

— Потрясающе! — Винченто расстегнул халат и окончательно развязал галстук. Теперь мы потели с ним на пару. Облака его дезодоранта грозили навсегда отшибить чувствительность моей носоглотки. — Пройдемся второй раз, медленно, ладно?

Я безвольно кивнул.

— Там… там еще встречалось?

Шесть или восемь раз.

— То же самое?

— Нет, разное. Я не уверен, что для тебя это безопасно. Очевидно, мозг блокирует сигнал, вступает в действие защитная подпрограмма.

— Это вроде как у женщин, которых в детстве изнасиловали, и они не могут вспомнить?

— Ты неплохо подкован, Питер! — Винченто промокнул пот со лба. Солнышко пригревало нас сквозь голые ветки, первые, одуревшие от зимнего сна, мухи вяло ползали по одеялу. — Я же говорю, нет смысла водить тебя за нос.

Мы попробовали вторично, в замедленном режиме. Мой фальцет превратился в тягучий баритон. Всякий раз, когда доходило до контрольной точки, что-то рассеивало мое внимание, буквально уводило в сторону…

— …Анбиз-за… рюэкри-амбизза-ставпол-лисс-с…

И тут же, без всякого перехода, нормальный текст. Сердце молотило в висках, периферическое зрение на несколько секунд потеряло четкость. Впечатление было такое, словно я глядел на кустарник сквозь длинную трубу: в центре четко, а по краям расплывчато.

Американец убрал магнитофон.

— Я хочу помочь тебе, Питер. — Винченто закинул в рот жвачку. — Мы все хотим тебе помочь. И не надо так волноваться. Я уверен, что ты и сам догадывался о своих необычных способностях. Но то, что может показаться вредным или даже опасным, достаточно легко обратить в пользу.

— Я сойду с ума?

— Выбрось эту ерунду из головы…

— Я должен молчать, чтобы не навредить остальным?

— Опять ты ошибаешься. Вовсе нет. Напротив, что касается психотерапии, у тебя замечательные перспективы. При соответствующей тренировке ты мог бы многого добиться. Закончить университет, получить степень, лечить больных с отклонениями. Первое время я мог бы выступить твоим научным руководителем, скажем так, агентом. Семья единомышленников, Питер, сообщество друзей, где никто не будет замечать твоей инвалидности. Ты обретешь семью, которой у тебя никогда не будет здесь.

— Ты ведь чувствуешь себя одиноко, Питер? Ты чувствуешь, что мог бы добиться большего, чем посвятить судьбу прогулкам вокруг этой клумбы? — Винченто небрежно качнул носком изящной туфли в сторону пятна вонючей слякоти, закованного в бетонную чашу. В качестве озимых клумбу щедро засеяли окурками и кошачьим дерьмом.

Винченто нанес мне удар ниже пояса. Наверняка он читал мою историю болезни и общался с нашими врачами. Он появился удивительно вовремя, когда я находился на грани. Никакие коллективные посиделки, и даже компьютер, не спасали меня от ноющего чувства бездарно убегающих дней. Дней, которых мне отпущено меньше, чем другим.

Я просто хотел жить. Чуть лучше и чуть интереснее.

— Мне жаль, если я тебя напугал, Питер, но мне бы не хотелось, чтобы между нами возникли недомолвки. Я вообще сторонник искренних отношений с детьми. То, о чем я тебе рассказал, должно остаться между нами. Я тебе сейчас подробно объясню, что будет дальше.

Первый вариант. Ты начнешь замыкаться в себе, бояться собственного голоса, будешь опасаться принести вред соседям. В результате доведешь себя до психоза, твое одиночество превратится в навязчивую фобию. Ты попадешь к психиатру, которому хватает возни со здоровыми детьми. Я имею в виду, с ходячими детьми. Допустим, ты чудом найдешь человека, который тебе поверит и заинтересуется.

Чем это закончится? Тебя изолируют окончательно, хотя в России не найдется ни средств, ни соответствующих методик для изучения феномена. Я уже не говорю про уникальную аппаратуру. Для сравнения — бюджет клиники, где я работаю, превышает бюджет всей системы здравоохранения Москвы. Ты навсегда останешься зависимым от санитаров и этого монстра… — Он постучал волосатым пальцем по массивному подлокотнику моего кресла. — Второй вариант, Питер. Я предлагаю тебе работу…

— Вы шутите? Мне всего тринадцать лет. У меня даже нет паспорта.

— Документы не играют роли. Ты можешь попасть в Америку, в превосходный южный климат и получить первоклассное обслуживание. Твоими нервами и костями займутся лучшие специалисты. Параллельно мы с тобой вместе, как единая команда, попытаемся разобраться, что творится в твоей умной голове. Мы постараемся придумать, как повернуть феномен на пользу людям.

— На пользу? — вырвалось у меня.

— А как ты думал? Твои предыдущие, с позволения сказать, опыты носили спонтанный и неорганизованный характер. Возможно, благодаря тебе мы сумеем найти ключ ко многим недугам в психической сфере. Но я повторюсь. Никто тебя не неволит, мы заключим самый настоящий контракт на работу. Если тебе не понравится в Штатах, ты вернешься домой. А если понравится, то получишь гораздо больше того, что получают американские больные твоего профиля. Долговременный контракт, дом на побережье океана, электрическое кресло, постоянных помощников, а главное — свободу. Автомобиль с собственным водителем, возможность путешествовать на самолете. И наконец… — Винченто наклонился ко мне вплотную. — Если ты получишь официальный статус, ты когда-нибудь сможешь забрать свою мать. Я знаю, что она лишена родительских прав, но это неважно, когда есть деньги.

Я посмотрел вокруг себя затуманенным взором. Внезапно окружающая обстановка представилась мне в совершенно ином свете. Грязевые потеки на больничных окнах, потрескавшиеся стены, прогнивший мусорный бак с ошметками бинтов. За ржавой оградой парка, ворочая серое месиво, ползут заляпанные, угрюмые автомобили. В клубах смрадного выхлопного дыма прогуливается несовершеннолетняя мамаша с коляской и бутылкой пива в руке. А на третьем этаже, в спертом вонизме, меня поджидает родимая панцирная койка и пускающий слюни сосед в памперсах…

Медленное гниение. Я даже не могу отравиться.

— Я смогу забрать маму?

— Питер, я не Бог, но нет ничего невозможного. Если ты получишь гражданство…

— А с моим врачом я могу поговорить?

Конечно. Никаких тайн. Но если ты это сделаешь, то наживешь множество завистливых врагов.