Евгений Филенко - Бумеранг на один бросок

Ознакомительный фрагмент

Слова о том, что когда-то, много лет назад, люди умирали от того, что их убивали другие люди, от каких-то невероятных болезней, просто от голода, ничего для меня не значили. Да, люди умирали. Много умирало. Среди умиравших были женщины и дети. Может быть… Это была лишь фигура речи, не подкрепленная никаким конкретным содержанием.

Я видел смерть в жизни. Много раз я видел дохлых крыс и хомяков, которых временами приносила в дом Читралекха. Они походили на неопрятные старые игрушки и не будили во мне никаких чувств, кроме отвращения. Их нужно было просто уничтожить прежде, чем до них доберется Фенрис; вот и все, на что они годились.

Никто из моих родных и близких еще никогда не умирал и даже не болел. У меня просто не было родных — только мама. А близкие были слишком юны, чтобы умирать или болеть — если не считать простуд, синяков и ссадин.

Мертвые дети. Разве так бывает?

— Почему? — наконец спросил я. — Почему — дети? Почему — мертвые?

— Очевидно, взрослые и не пытались спастись, — сказала мама. — К примеру, решили бороться за корабль до конца. А потом стало слишком поздно. Поэтому было так много пустых капсул. На борту были дети, и экипаж решил спасти хотя бы их. Но корабль разрушился до того, как эвакуация была завершена штатно. И много капсул пострадало. Дети просто погибли от холода и удушья.

— Сколько их было?

— Семь. Пять мальчиков и три девочки. В возрасте примерно от двух до десяти лет.

— Восемь, — поправил я. — Пять плюс три равняется восьми.

— Правильно, — сказала мама. — Семеро погибших. Но один мальчик, в самой внутренней капсуле, был жив.

— И где он сейчас? — спросил я, понимая, что задаю самый дурацкий вопрос из всех возможных. Хотя бы потому, что уже знал на него ответ.

— Он сидит рядом со мной, — сказала мама. — И задает глупые вопросы.

— Я ничего не знала, — сказала тетя Оля с отчаянием в голосе. — Господи, Ленка, я ничего этого не знала!

— Я тоже, — сказал дядя Костя. — А уж когда узнал, то очень многим захотел свернуть шеи…

Теперь и я тоже все это узнал.

На пятнадцатом году внезапно выяснилось, что был такой момент в моей жизни, когда вокруг меня были мертвые дети.

Наверное, я мог быть таким же мертвым, как и они. Но по какой-то, несомненно, существенной причине оказался живым.

Я сидел молча и понемногу осознавал, что мне очень важно знать, почему они все умерли, а я — нет.

— Это было больно? — спросил я.

— Что? — не поняла мама.

— Умирать… от холода и удушья?

— Да, — ответил за маму дядя Костя. — Очень больно и страшно.

На какое-то мгновение я ощутил, как это происходит. Что ты испытываешь, когда падаешь в тесной металлической скорлупке в черную пустоту, вокруг тишина, темнота и ужас, нескончаемый ужас, с каждым ударом сердца становится все холоднее, все труднее дышать, а ты никуда не можешь отсюда сбежать, все, что тебе осталось, это кричать, плакать и колотить руками в стенки, и ты кричишь и бьешься, понимая, что это все равно не поможет, никто тебя не услышит, не придет на помощь, не вытащит из тьмы и холода, не утешит и не согреет, никогда, никогда, никогда…

Я тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения, но оно не отступало.

«Они все умерли. Четыре мальчика и три девочки. Задохнулись и замерзли. А я — нет».

Но частица меня самого сейчас умирала вдогонку вместе с ними.

— Мои отец и… настоящая мать, — проговорил я, чувствуя, что каждое слово дается мне с нарастающим усилием, — они были на этом корабле?

— Наверняка, — кивнула мама. — Иначе как бы ты там оказался…

— А эти дети, которые погибли… были моими братьями и сестрами?

— Никто этого не знает. Может быть, на борту было несколько семей, и это были просто твои сверстники.

— И сколько мне было тогда лет? — спросил я и тут же прикинул сам. — Что-то около двух?

— Ты был самый маленький среди них, — сказала мама. — Маленький, белокожий и рыженький. И ты спал с большим пальцем во рту.

— Я мог умереть во сне?

— Тебе ничто не угрожало, — произнесла мама. — Твоя капсула была в полном порядке. И мы были уже рядом.

— А они — они могли спать, когда умирали?

Мама открыла рот, чтобы ответить, и, быть может, солгать, но дядя Костя снова опередил ее.

— Если бы температура и давление в капсулах снижались постепенно, — сказал он, — была бы некоторая надежда на то, что они уснули от кислородного голодания. Но все происходило слишком быстро.

— Но ведь я-то спал!

— Ты спал, потому что был маленький, — с отчаянием сказала мама. — И тебя хорошо покормили перед тем, как случилась беда. Только поэтому.

— Можно мне еще вина? — спросил я почему-то шепотом.

— Можно, — сказал дядя Костя. — Только не надейся, что это поможет. Ты еще не все знаешь.

— Еще не все?! — усмехнулся я. — По-вашему, голова у меня резиновая, чтобы в нее вместилось столько новых впечатлений? Мало того, что тебе сообщают, что ты найденыш…

— Дело в том, сынок, — сказала мама, — что погибший корабль не был земным.

— Чего-о-о?! — завопил я.

— Того-о-о!!! — передразнила меня тетя Оля.

— Я что же, по-вашему, теперь уже и не человек получаюсь?!

— Получаешься, — серьезно проговорил дядя Костя.

— А кто же я тогда, по-вашему, получаюсь? — спросил я, вложив в свой вопрос все наличные запасы сарказма.

— Это долго объяснять, — сказал дядя Костя и вздохнул. — Понимаешь, Сева… еще на заре человечества…

— Консул, Консул, — укоризненно промолвила тетя Оля. — О Великом Разделении сейчас рассказывают в школе.

— Ну и какой же из меня, позвольте спросить, юфманг? — осведомился я, сдобрив свой голос остатками яда.

— Хреновый из тебя юфманг, — сказал дядя Костя с каменным лицом.

— Ты мой сын, — сказала мама. — Тебя зовут Северин Морозов. И ты эхайн.

9. Полным-полно эхайнов

— Ну, знаете… — только и сумел, что брякнуть я.

После чего решительно схватил бокал обеими руками и моментально выхлебал до дна это дубовое пойло. Вытащил из корзинки очищенную луковицу и захрустел ею. Внутри меня черти разводили адское пламя, а сатана самолично подбрасывал в костерок полешки. Голова сделалась огромной, совершенно пустой, как воздушный шарик. И такой же своевольной. Болталась на шее, как на веревочке, да так и норовила оторваться и улететь.

Все молча смотрели на меня.

— Я не эхайн, — сказал я со слабой надеждой.

— Точно, — кивнул дядя Костя. — Если верить твоей маме, ты не просто эхайн. Ты Черный Эхайн.