Николай Романецкий - Зуп на краю дороги

- Мисс Барабаш, говоришь? - Он поцокал языком. - Я бы на месте твоей матери его к такой работе и на пушечный выстрел не подпускал.

Выражение лица у него сделалось совсем иным, вместо печали и внимания теперь там было что-то очень и очень неприятное, неприятное настолько, что Мария не удержалась и, глянув в сторону уныло пьющих пиво шведов, сказала:

- Говорят, в Институте опять сокращение.

- Сокращение? - Дядя Дима перевел на нее удивленные глаза. Ах да, ну конечно сокращение. Международное сообщество считает, что держать здесь столько бездельников ни к чему. И где-то я в этом с международным сообществом согласен.

- А вашу должность все не сокращают...

- Мою? Ну конечно нет. - До него вдруг дошло. - А-а, это ты меня так подкалываешь... Брось, зеленоглазая, специалисты по рекламациям без работы не останутся. - Он посмотрел на нее строговнимательно и вдруг сказал: - А ты знаешь, Мария... Оказывается ты стала совсем уже большая!

Да, подумала Мария. Я, оказывается, стала большая. Более того, я стала настолько большая, что вы даже представить себе не способны.

Она доклевала ложечкой мороженое, допила сок и, встав из-за стола, зачем-то отряхнула джинсы.

- Дядя Дима, я пошла?

- Да! - Дядя Дима учтиво поднялся, склонился, как перед взрослой дамой. - Большой привет отцу и маме! Скажи, что я зайду к вам. На днях зайду. Может, даже сегодня.

Не зайдете, подумала Мария. Не знаю почему, но мне кажется, что теперь мы вам совершенно не нужны. От нас теперь вам одни только расстройства. С рекламациями проще...

Взойдя на крыльцо родного дома, она порылась в сумочке, нашла ключ. Но потом бросила его обратно и позвонила.

Дверь, как всегда, открыла мать:

- Ты забыла свой ключ?

- Нет, - сказала Мария.

Рута поняла все с первого взгляда.

- Опять что-нибудь в школе?

Мария кивнула.

Мать завела ее в прихожую, прижала к груди.

- Доченька, надо потерпеть. Ведь выпускной класс. Нельзя тебе сейчас срываться.

Наедине с матерью верхнюю губу можно было не прикусывать, и ручейки побежали по щекам сами собой. И тут же на нее обрушилась головная боль. Мамина жалость была самой пронизывающей и едва переносимой.

- Рута! - донесся в прихожую рев отца. - Кто там притащился?

Головная боль сразу уменьшилась - мамина жалость теперь разделилась надвое.

В гостиной звякали стаканы и бурчали мужские голоса. Языки говорящих со словами справлялись еле-еле.

- Кто там у него? - спросила Мария, заранее зная ответ.

- Гуталин. Чуть ли не с утра заявился. И не выгнать никак. Сидят и сидят. Вторую бутылку приканчивают.

Гуталин - это было хорошо. В присутствии Гуталина отец обычно смягчался. С Гуталином они всегда вспоминали прошлое - как отец таскал хабар из Зоны, а Гуталин его обратно затаскивал. Или как вместе били морду очередной жабе... Отец именовал их совместные посиделки-воспоминания словесным онанизмом. А жабами называл тех, кого ненавидел. Из года в год жаб в городе становилось все больше. К счастью, мама жабой не была, мама была Рутой. Иногда - все реже и реже - ласточкой. А она, Мария, так и осталась Мартышкой. "Мартышка ты моя!.. Мартышечка ты этакая!.." Интересно, а как он называет тетку Дину?

Мария вздохнула.

- Ничего, дочка! - Мать ласково погладила ее по голове. - Все перемелется - мука будет...

- Рута! - опять взревел отец. - Кто там у тебя?

А Гуталин сказал заплетающимся языком:

- Стервятник Барабаш с того света явился... Хватит орать! Надо будет, зайдут. Давай-ка лучше еще по одной. За все хорошее...

Мария сделала усилие, чтобы перестать их слышать.

- Иди умойся! - Мать уже принялась командовать - И за стол!

Мария пошла умываться, потому что зайти в гостиную с зареванным лицом значило вызвать у отца еще один взрыв бешенства. Он уже не раз ходил разбираться с учителями. А потом мать переводила Марию в другую школу.

Выйдя из ванной, она в гостиную все-таки зашла.

- Ой, а вот и наша школьница! - обрадовался отец. Тут же посадил ее к себе на колени, прижал к груди. - Здравствуй, Мартышечка моя!

Сидеть на коленях у отца было хорошо. Как в детстве. Вот только запах алкоголя в последнее время стал донимать изрядно. Но ради отцова хорошего настроения вполне стоило и потерпеть. И терпя, она потерлась носом об его небритую щеку.

- У-у, колючки!..

- Здравствуй, Мария! - Гуталин справился с приветствием не без труда. - Ты все хорошеешь, девочка!.. Пожалуй, и я на днях в Зону схожу. Попрошу, чтобы она сделала из меня настоящего африканца. А то - ни то ни се. Мулат он и есть мулат!

- Сходи, сходи, - сказал отец со смешком. - Хорошим станешь африканцем. Настоящим... Черным и мертвым.

- Расист! - сказал Гуталин. - Дай, я тебя поцелую...

Отец поднял Марию со своих колен, нежно шлепнул по мягкому месту:

- Ну, иди попу... покушай. Рполо... проголодалась, наверное.

Мария хотела было сказать, что заходила к Дине Барабаш. Но не стала. Отец не любил, когда о тетке Дине упоминал кто-либо еще, кроме него. А сам он тетку Дину всегда ругал. Наверное, подозревал, что ее подблузочным пейзажем любуются и другие мужчины, но поделать с этим ничего не мог.

- Так вот что я, Гуталин, думаю...

Мария отключилась от их разговора и вышла. Рута уже хлопотала в столовой, усадила дочку в мужнино кресло, поставила на стол хлебницу и тарелки, принесла кастрюлю с первым. Потом села напротив, смотрела, как дочка ест. И Марии вдруг подумалось, что матери не хватает второго ребенка. Или третьего... Впрочем, тут она ничем помочь не могла - так далеко ее возможности не распространялись.

- Перестань смотреть мне в рот! Пожалуйста...

- Ой, прости! - Мать смутилась.

- Дед давно пришел?

Рута вздрогнула всем телом, отвела глаза. Мария поморщилась: сколько уж лет прошло, а мать никак не может привыкнуть к дочкиным способностям. И не привыкнет, скорее всего.

Теперь-то Мария понимала, что все ее нынешние проблемы начались со снов. Конечно, она не помнила, когда ей стали сниться сказки. Наверное, с тех пор, как она почувствовала детской душой, что соседи ее ненавидят. Во всяком случае, сказки снились ей еще до того, как уехал папа. Мама говорила, что папу забрали в армию. А соседи утверждали, что папу посадили в тюрьму. Мария верила маме, потому что в тюрьму папу было сажать не за что. Папа всегда был хороший. А дядя Дима ничего не говорил. Он просто приходил к ним в гости.

Когда соседские дети перестали с нею водиться, сны стали для Марии самой интересной игрой. Едва она засыпала, как вокруг появлялась сказочная страна. Она была совсем как настоящая. Тут вставало в зеленом мареве над черными горами яркое утреннее солнце. Порой шел дождь. И даже снег. Были здесь дома (правда, не много) и дороги (правда, по ним никогда не ездили машины). Машины в сказке, правда, тоже имелись, но они попросту стояли на одних и тех же местах. Вначале Мария не понимала, почему так происходит, но потом догадалась. Машины были мертвыми, потому что в сказочной стране не жили люди. Это было, конечно, плохо, зато, когда Мария попадала туда, на нее никто не ругался, не кричал, чтобы она убиралась в свою Зону и не заражала тут других детей. И никто ее не жалел.