Андрей Щупов - Выхожу один я на рассвете

- Чего поделываешь?

- Чай-кофе пью. Заодно миражами любуюсь, - Семен демонстрирует мне журнальный разворот. - Видал-миндал?

- Видал и лучше.

- Я не о том. Это же голимая подделка! Компьютерная графика в "корэл-дро" и "фотошопе"! Чтобы такие ножки к таким грудкам и такой шевелюре - да в жизнь не поверю!

- Сочини по этому поводу памфлет.

- И сочиню!..

Надо сказать, что Семен увлекается сочинительством вполне профессионально. Кое-кто называет его авангардистом, и толика правды в этом есть. Во всяком случае он первый додумался до повторов. Если не очень понятно, то поясню. Как-то ночью Сема вломился ко мне в дом и, сияя червивой улыбкой, сообщил, что отныне шлягеры у него повалят один за другим. Конвейером, колонной, могучим этапом.

- Я, старик, понял, почему умное не идет! Потому что не доходит! - Вещал он, бегая по моей квартире и беспорядочно дергая себя за огромный туфлеообразный нос. - Ум у людей телевидением размягчен, рекламой. Слышал клоунов из "Ноги врозь"? Дошлые ребята! Догадались сочинять тексты для даунов. Вот и ловят в силки четырнадцатилетних. Пока, правда, только девчонок. Парням песенная лексика труднее дается, но суть не в этом. Тут два пути - либо смысл упрощай и язык в камеру показывай, либо... - Семен хитро прищурился. - Либо повторяй текст по два-три раза. Для того припевы и придуманы. Народ он, Тема, не дурак, знал, для чего куплет с припевом чередуется. Чтобы, значит, запевая, люди о главном вспоминали. На куплете забыл, на припеве припомнил. Лихо, да? Только я, старик, лучше придумал! Все строчки решил повторять строго по два раза.

В ту же ночь Семен проблеял мне свой первый песенный шедевр, который позднее я раз сто или двести слышал по радио.

"Шел с пустыни мул, шел с пустыни мул,

В наш зашел аул, в наш зашел аул.

Я к нему бреду, я к нему бреду,

Словно бы в бреду, словно бы в бреду.

Видно, не судьба, видно, не судьба,

Знать, без вкуса ты, знать, без вкуса ты,

Видно, на мула, видно, на мула

Засмотрелся ты, засмотрелся ты!.."

И так далее, в том же духе. В чем-то Семен оказался пророком. Песню у него сходу купила какая-то столичная студия, чуть подкорректировав, выпустила в эфир. А дальше пошло-поехало. Многие из моих подружек (я сам слышал!) с удовольствием распевают Семины строчки и поныне. Будь Семен порасторопнее, давно стал бы преуспевающим песенником, но он скандалист и философ, а потому творческая слава ему изначально не светит.

- Тип-топ-модели! - Снова фыркает Семен и накрывает журналом лужицу разлитого кофе. - Этак и я могу себя под Ален Делона подравнять. Куда катимся, Тема?

- Все туда же. Кстати, я ведь снова денег пришел просить.

- Сколько? - жестом Рокфеллера Сема запускает руку в карман.

- Три тысячи американских фантиков.

Семина рука столь же вальяжно выныривает обратно. Разумеется, пустая.

- Я думал, тебе на метро...

Все яснее ясного. Денег у поэта-песенника нет. Ни трех тысяч долларов, ни даже трех червонцев. А то, что было с утра, он успел пустить в оборот. Это чувствуется по блеску его глаз, по амбре, чесночными волнами идущими от его дыхания. Даже коньяк Сема закусывает истинно по-русски - огурцами, холодцом и чесноком.

- А клип? Ты же говорил, тебе должны были что-то за клип. - Напоминаю я.

- Увы... Не поняли и не оценили. Заказчик оказался форменным ослом. Сказал, что такую лабуду он сам бы снял, представляешь?

- Значит, прокол?

- Почему прокол? Нам же процесс был важен. А деньги что? Бумага!.. - Семен крутит в воздухе прокурорским пальцем. - Знаешь, Тема, когда-нибудь я все-таки брошу пить. Может быть, даже завтра. Талант, конечно, зачахнет, зато здоровье сберегу.

- Здоровье? - Я трогаю лоб друга, однако лоб у Семы вполне нормальный - чуть склизкий от пота, энергично пульсирующий нетрезвыми мыслями. Тем не менее, сумбурная речь поэта наводит на подозрения.

- Что стряслось, Сема? Не таись, я же твой друг. Мне любопытно.

- А-а... - Он машет крупной рукой и наконец решается. - Я вчера, после нашей встречи к поэту одному завернул. Посидели, само собой, приняли малость. Не чай же пить! Потом по улице шли, он на трибуну к Ленину забрался, стихи стал читать. Словом, его в милицию забрали, а я свидетелем прикинулся, улизнул. После домой добрался - и бултых на диван. Все чинно, солидно, без извержений. А вечером жена пришла.

- Ну и что?

- Как что? Она же подруг привела. Гальку и Светку.

- Подумаешь, подруг! Дальше-то что?

Лицо Семы искажает досадливая гримаса. Ему не нравится моя недогадливость.

- Я же спал!

- Ну?

- А Вовчик мой, ему, ты знаешь, трех еще нет, - он не спал.

Меня уже разрывает от нетерпения.

- С Вовкой что-нибудь стряслось?

- Да нет... Он, понимаешь, в штаны навалил. Хорошо так постарался. Двое суток в горшок не ходил, а тут съел какую-то кочерыжку, его и пронесло. Взял и перевыполнил все одним махом.

- А ты?

- А я сплю между тем. Как ангел. Вовчик, значит, поканючил какое-то время, потом штаны с себя стянул, начал играть с какашками. В грузовичок их сперва нагрузил, стал по комнатам развозить. Во все углы по одной аккуратной кучке. Умный парнишка, ты же его знаешь. Потом ко мне подрулил, а я по-прежнему пузом вверх. Он ко мне залез и весь грузовик мне на физиономию.

- Ну?

- Что ну? Ты ведь в курсе, какой у меня сон. Я в таком состоянии ничего не чувствую. В прорубь можно опустить и вынуть - не замечу. Короче, так измазанным и проспал.

- А Вовка?

- Он тоже рядом прикорнул. Сын все-таки. Вечером звонок, я вскакиваю - и к дверям. Еще, блин, подумал, что лицо какое-то деревянное. Оно же там засохло все. Взял и открыл, как дурак... Ты зря ржешь. Знаешь, что с Галкой стряслось! Она же помешана на всяких спилбергах-хичкоках, видаки про чудовищ запоем смотрит. Так завизжала, что мне плохо стало. Жена за сердце схватилась, Светка одна на ногах устояла. И то, потому что близорукая, очки вовремя сняла... Вот ты икаешь, заходишься, а так оно между прочим все и было.

- Тебя хоть не побили?

- Разве они это умеют?

Я невольно поглаживаю правую щеку.

- Иногда умеют.

- Нет, эти темные. Дали раза три по шее и в ванну загнали. Главное, Вовке ничего, а мне втык. Вроде как я один виноват. - Семен растерянно дергает себя за ухо, с ожесточением скребет небритую челюсть. - Между тем, я так думаю, это с каждым может случиться. Не веришь? Вот будет у тебя сын, попомнишь мои слова.

- У меня, Сем, не сын, у меня - хуже. Рекитиры обложили.

- Тебя?

- Меня. Потому и денег пришел просить. Муж одной подруги чуть не застукал на адюльтере.

- На ком, на ком?

- Не изгаляйся, мне не до шуток.

- Ладно... Чей муж-то? Людкин, что ли?

- Да нет, Риткин... - Я коротко посвящаю Семена в свою нехитрую историю. Он сумрачно слушает и почесывается. Желтые ногти не пропускают ни единого места. Семен называет это творческим зудом. Чем больше, значит, зудит, тем более мощный у человека потенциал. А если ничего не чешется и голова не болит, так это зряшное существование. Пустоцвет и все такое.