Сергей Болотников - Стуки-ДАО

Так или иначе, у меня - как и у всякого жителя социума появились друзья и враги. И те и другие на первых порах были обычные - дружили мы даже не из-за общих интересов, а именно как дружат маленькие дети - потому что вдруг оказались рядом. Враги же - это тоже были пока обычные враги которые были тогда еще не мои собственные, а общие, потому что еще не делали различия между мной и окружающими меня одноклассниками и просто приставали к тому, кто слабее. А слабее были почти все.

Один из них - по кличке Моржой появился в моей жизни, когда его перевели из параллельного класса. Моржой был огромен - мне он казался настоящий исполином, какой то аномальной природной флюктацией! Мне трудно было поверить, что в восемь лет человеческое существо может достигать таких размеров! Полы его полувоенного школьного пиджака с трудом сходились у него на животе. Он был огромен и продолжал расти.

Его странная кличка объяснялась просто - в первых же классах какой-то хулиганистый паренек из параллельной группы назвал его "х... моржовый", что привело в восторг всех одноклассников зубоскала и часть одноклассников Моржоя.

Он тогда очень обиделся, покраснел и даже пустил слезу - тогда он еще не был грозой всей средней школы. Обидное и нецензурное прозвище намертво приклеилось к этой прямоходящей глыбине, вызывая его гнев и раздражение. Впрочем, уже ко второму классу никто из школьников под страхом смертной казни не рискнул бы назвать этого гамадрила оригинальной кличкой, потому что это, в сущности, тоже означало смерть. Возможно, даже более мучительную. Матерное прозвище, пройдя прихотливыми путями школьно-ученического сознания, трансформировалось в Моржоя, что вполне устраивало владельца погонялова.

Он быстро осознал свою власть. На уроках Моржой сидел на задней парты, карябал столешницу корявыми нецензурными выражениями, а также развлекался тем, что плевался в одноклассников комками жеваной бумаги. Но то было еще ничего! Гораздо хуже получалось тогда, когда он разламывал свой ластик да две половины и выбирал себе цель для очередного баллистического эксперимента. Ластик бил на порядок сильнее.

Так получилось, что я приглянулся ему в качестве мишени - из-за того, что ярче других реагировал на болезненные удары. Я не ревел, нет, но вздрагивал и оглядывался на него. Моржой быстро превратился для меня в проблему. Именно вот с таких вот невинных детских развлечений и начинается обращение человека в закоренелого социопата.

На переменках Моржой вылетал в коридор, и там приставал к первоклашкам, наступая им на ноги, отвешивая подзатыльники или измазывая мелом спины, что в том возрасте казалось катастрофой. Мне Моржой казался омерзительным. Больше того - он казался мне абсолютно чуждым - эдакой злобной пародией на человека. Он был развязным, ругался матом, его форма вечно была смята и выглядела неряшливой. Мы - группа детей с пятерками по поведению старались держаться от него подальше, словно он был болен неприятной болезнью, наподобие оспы или проказы.

Вот я сижу на уроке - голова втянута в плечи, спина напряженна в ожидании удара. И так сорок минут. Есть такая китайская пытка водой ожидание удара сводит с ума, каким бы слабым и безболезненным он ни был. А на перемене лучше оставаться в классе, а не то Моржой утащит у тебя пенал, или напишет в тетради грязное слово. Меня это нервировало. Но это нервировало и окружающих, так что я думал - это нормально. Нормальная школьная жизнь. Да так оно и было, собственно.

Вот только я уже начал спуск на невидимом эскалаторе самомнения к основанию пирамиды.

Человеческие отбросы предпочитают держаться вместе - так же как и представители иных социальных групп. Можете считать это родством душ или происками инстинкта самосохранения. У Моржоя довольно быстро отыскался закадычный друг в том самом параллельном классе, который он безвременно покинул. Нового охотника за слабыми звали Корень - он был поменьше Моржоя, дерганный, с неправильным узколобым черепом и ранними термоядерными прыщами на физиономии больной оспой макаки резуса. Они сильно дружили эти двое, и естественно Моржой не замедлил рассказать Корню обо мне. С этих самых пор в коридорах стало небезопасно.

Естественно, при рассказе Моржоя о потенциальной жертве, возникла идея сразу же проведать ее. Меня поймали и устроили мне карусель - Моржой крутил меня на своих длинных руках не давая вырваться, а Корень стоял рядом, отвешивая пинок с каждым новым оборотом. В конце концов, мир стал мутнеть перед моими глазами и тут Моржой меня выпустил, хитроумно направив вдоль коридора. Мимо мелькнули стены, окна и двери и только потом я ощутил себя лежащим на скользком вытертом линолеуме. Мой полувоенный пиджак задрался, голова кружилась. Я кое-как поднялся, и тут увидел, что почти весь класс собрался у дверей и смотрит на меня с жалостью, удивлением и... ну и презрением, конечно.

Эти двое ржали где-то в отдалении, похожие на два проснувшихся вулкана снятые с безопасного расстояния, а я не заплакал. Только сжал зубы и пошел в класс. За то время, пока я катался на карусели, кто-то написал на моем пенале "Коля - чмо", так глубоко, что мне пришлось весь урок соскребать неподатливый пластик.

Почему это происходит? Почему так случается? Почему люди берут примеры с садистов? Или мир состоит из одних садистов... Некоторые в классе решили, что если Моржой имеет право издеваться над вашим покорным слугой, то и они могут попробовать. Впрочем, их инсинуации никогда не заходили слишком далеко, а вот мерзкое прозвище Коля-Чмо прилипло ко мне надолго. Мои друзья сочувствовали мне, но им то почти никогда не доставалось. Они, наверное, были крепче... Их панцирь.

Мы рождаемся практически одинаковыми - голые ревущие младенцы, но в глубине наших слабых тел скрыт часовой механизм, заведенный раз и навсегда и отсчитывающий время до гибели. Наши сроки разные. Разное и то, невидимое и необъяснимое, скрытое под черепной коробкой. Может быть, это то, что зовется волей? Или просто способность к адаптации? Моральная упругость... черствость, наконец! У кого-то это похоже на сталь, а у кого там прячется мягкий слизняк.

Этого не видно снаружи... невозможно докопаться, потому что у всякого есть панцирь - ментальный хитиновый слой, надежно хранящий владельца от умопомешательства. Жизнь наносит нам удары - иногда способные пробить этот панцирь, и только тогда выясняется что там внутри.

Слизняк не может выжить без панциря - он слаб, нежен и просто высохнет на солнце. С ним ничего нельзя сделать, с этим жалким созданием, но всегда можно нарастить панцирь. Беда в том, что некоторые об этом не знают. Такие, как правило, попросту гибнут, повинуясь общепризнанному закону природы. Слизняки нежизнеспособны - они отходы общества.