Евгений Филенко - Галактический консул

— Это я тоже сделал сам, — сказал он значительным голосом.

— Что мне возразить? — смиренно сказал Кратов. — Здесь я полный профан. Господь наградил меня руками не для того, чтобы я строил дома и мастерил глиняную посуду.

— Для чего же тебе верхние конечности? — с живым интересом осведомился Грант. — Уж не для того ли, чтобы ты тискал ими приклад фогратора или бил своим чугунным кулачищем злокозненных нелюдей по мордасам?

— Так оно по преимуществу и выходит, — признался Кратов. — За всю жизнь я не сделал своими руками ничего годного к употреблению в быту.

— М-да, — сказал Грант сочувственно. — Лет двести назад тебя и за мужика бы не посчитали. В те суровые времена выше прочего ценилось умение всякую щепку приспособить к делу. А если откатить по оси времени еще пару веков, ты вообще был бы обречен на вымирание. Или на горькую участь городского юродивого, питающегося подаянием… Впрочем, что я вру? У тебя был бы неплохой шанс завербоваться в наемники, где ты недурно бы преуспел. Кабы не твоя плохо скрываемая нелюбовь к применению силы… А еще ты мог бы заделаться странствующим рыцарем, на манер Дон Кихота. Все ветряки к твоим услугам!

— Пой, пташечка, — сказал Кратов. — Я все снесу.

— Ты несчастный человек, брат-плоддер, — продолжал изгаляться Грант. — Ты дитя — нет, жертва! — цивилизации. Лишь вторая природа, во глумление над законами естественного отбора, дала шанс на выживание таким, как ты.

Некоторое время они молча, с нескрываемым любопытством разглядывали друг друга. Грант изменился. Он до черноты загорел, оброс бородой — тугой, иссиня-черной с едва различимыми седыми прядями. И приобрел спокойную уверенность в движениях.

«Занятно, каким он находит меня», — невольно подумал Кратов.

Грант потопал босой ступней по дощатому полу веранды, куда они попали с крыльца.

— Это я тоже сам делал. Топором и пилой. Надеюсь, ты знаешь, что такое топор?

— Еще бы! — хохотнул Кратов. — Меня раз пять пытались им прикончить.

— Тоже, нашли дерево… Воображаю, как ты обошелся с теми, кому взбрела в голову подобная фантазия!

— В трех случаях из пяти уже на следующий день мы были неразлейвода. В одном — я принужден был ретироваться без сколько-нибудь основательных результатов. Топорник оказался круглым идиотом, органически неспособным к контакту. Кажется, у него была дурная наследственность, омраченная хроническим алкоголизмом…

— Это что, намек? — грозно спросил Грант.

— В отличие от тебя, он употреблял адскую смесь спирта с красящими эмульсиями. А последний казус, хотя хронологически он был как раз первым и к прикладной ксенологии отношения не имел, ты должен помнить.

— А я и помню. «Дикие плоддеры» на Нимфодоре… Здорово мы им тогда начесали, правда?

— Ты был великолепен, — серьезно сказал Кратов. — С кастрюлей в одной руке и сборником апокрифических евангелий в другой. Неизвестно еще, чем ты орудовал эффективнее.

— Я бы просил повторить эти слова при моей жене, — блаженно промурлыкал Грант. — Будучи стихийной объективисткой, она верит лишь тому, что видела собственными глазами. Когда я начинаю что-то рассказывать о своем бурном плоддерском прошлом, она лишь смеется. Тень чертова гренделя довлеет надо мной, как злой рок.

— А ты не пробовал ее поколотить?

— Пробовал. С тем же успехом можно поколотить воду. Или огонь. Или собственную тень. Видел бы ты, как я за ней гонялся!.. Она лишь смеется, повторил Грант с притворным унынием.

Он взялся обеими руками за вделанное в пол бронзовое кольцо, поднатужился и откинул тяжелую крышку. Под крышкой скрывалась лесенка, ведущая в погреб. В сыром полумраке сам собой вспыхнул слабый фитилек. Проворно перебирая руками, Грант спустился вниз.

— То, что здесь хранится, я тоже делал сам, — донесся из глубины его гулкий голос.

Кратов поглядел в окно. Во дворе уже был устроен длинный стол, накрыт белой скатертью и наполовину заставлен глиняными блюдами и кувшинами. Над двором ползли легкие кисейные струи пахучего дыма. Сразу за хворостяной изгородью во весь горизонт вставал тонкий, будто очерченный пером, силуэт горного кряжа, белые вершины которого сливались с серыми облаками. А выше начиналось пронзительно-чистое, холодное, синее небо.

Грант вылез из погреба, одной рукой смахивая паутину с волос, а другой обнимая пыльный кувшин, запечатанный черной пробкой.

— Посмотри на дату, — сказал он гордо.

— 133-й год, — поразился Кратов. — Год нашего с тобой возвращения во Внешний Мир!

— Это вино дожидалось тебя двенадцать лет. Никто в Галактике не имеет на него права, только мы двое.

Грант сорвал пробку и разлил темно-красную, густую на вид жидкость в глиняные стаканы.

— Будь счастлив, брат-плоддер, — сказал он, высоко поднимая свой стакан.

Они выпили. Несмотря на долгое пребывание в холодном погребе, вино казалось теплым. Вкус его трудно было с чем-то сравнивать. Во всяком случае, не с виноградом. Вязковатая горечь с примесью душистых трав, едва уловимый ореховый аромат.

Грант не глядя нашарил гирлянду зелени, тянувшуюся через веранду от стены к стене, сорвал слегка увядший пучок и, разделив его пополам, вручил половину Кратову.

— Почему ты ни разу не навестил меня раньше? — спросил он, жуя стебелек с резными листочками.

— Я не знаю, — честно сказал Кратов.

— Бывали дни, когда мне тебя недоставало. Нет, в этих горах не водятся пантавры, сабдаги или ракшасы. Правда, первое время по ночам во двор наведывалась семейка снежных людей и мелочно пакостила. Но я сумел приручить их вкусными подачками, и теперь мы живем в мире. Ураганы, ливни — это все пустяки. Мне не хватало… — Грант поморщился и искательно пошевелил пальцами. — Не умею объяснить. Во всяком случае, после первого стакана. Жаль, что ты не почувствовал того же одиночества, что и я.

— Все эти двенадцать лет у меня не было паузы, — виновато промолвил Кратов. — Я не оглядывался на прожитое, не подводил итоги. Мне постоянно не хватало времени на рефлексии. Пауза возникла только сейчас. И вот я здесь.

— Если бы мы встречались чаще, теперь нам было бы легче говорить. А так — мы можем вспоминать годы в Плоддерском Круге, перебивая друг друга подробностями. Когда же речь зайдет о годах во Внешнем Мире, диалога уже не получится. Будут два монолога — твой и мой. Это не то, чего бы мне хотелось.

— Тебе трудно со мной? — спросил Кратов.

— Нет. Дело не в этом. Просто наша дружба испещрена белыми пятнами. Это чертов двенадцатилетний вакуум!

— Стыдно признаться, но я не ощущаю никакого вакуума.