Владимир Казаков - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1973. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

— Давай! — крикнул я Толе, перехватившему мяч.

Какую-то долю секунды Толя колебался. Он мог бы кинуть и сам. Но он был хорошим парнем. Он играл со мной, и, пока мы были на площадке вместе, он считал меня ничем не уступающим ему. И он мягко, нежно, высокой дугой послал мяч в мою сторону. Я некрасиво подпрыгнул и бросил мяч в далекое кольцо. И мозг мой работал точно, как часы.

Мяч взлетел выше щита и, будто в замедленной съемке, осторожно опустился точно в середину кольца, даже не задев при этом металлической дуги. И стукнулся о землю.

И в зале наступила тишина. Она была куда громче, чем рев, царивший здесь до этого. От нее могли лопнуть барабанные перепонки. И я побежал обратно, к центру площадки, чтобы помочь нашим, когда литовцы пойдут вперед.

Мой второй мяч, заброшенный от боковой линии, трибуны встретили сдержанными аплодисментами. Лишь наши девушки бушевали. После третьего мяча трибуны присоединились к ним и скандировали: «Ге-ра! Ге-ра!» Будто это было волшебное, колдовское слово. И наша команда заиграла совсем иначе. Все изменилось. Вышел снова Иванов и забросил такой красивый мяч, что даже тренер литовцев раза два хлопнул в ладоши. Но тут же взял тайм-аут.

Мы подошли к Андрею Захаровичу.

— Так держать! — сказал он. — Осталось четыре очка. Два мяча с игры. Ты, Коленкин, не очень бегай. Устанешь. Чуть чего — сделай мне знак, я тебя сменю.

— Ничего, — сказал я. — Ничего.

Иванов положил мне на плечо свою тяжелую руку. Мы уже знали, что выиграем.

Мое дальнейшее участие в игре было весьма скромным. Раза три я совершенно позорно потерял мяч. Хотя надо сказать, что никто не обратил на это внимания. Потом я бросал штрафные. Оба мяча положил в корзину. А минут за пять до конца при счете 87–76 в нашу пользу Андрей Захарович заменил меня Сергеевым.

— Посиди, — сказал он. — Пожалуй, справимся. Доктор не велит тебе много бегать. Для сердца вредно.

— Ничего страшного, — сказали.

— Сиди!

Я уселся на скамью и понял, что выложился целиком. И даже когда прозвучал последний свисток и наши собрались вокруг, чтобы меня качать, не было сил подняться и убежать от них.

Меня унесли в раздевалку. И за мной несли тренера. Впрочем, ничего особенного не произошло. Наша команда не выиграла первенства Союза, кубка или какого-нибудь международного приза. Она только осталась в первой группе. И траур, который должен был бы окутать нас, достался сегодня на долю других.

— Ну даешь! — сказал мне Иванов, опуская осторожно на пол.

Из зала еще доносился шум и нестройный хор:

— Ге-ра! Ге-ра!

— Спасибо, — сказал Андрей Захарович. — Спасибо, что пришел. Я не надеялся.

— Не надеялся, а в протокол записал, — сказал Сергеев.

— Много ты понимаешь! — ответил Андрей Захарович.

Валя подошла ко мне, наклонилась и крепко поцеловала повыше виска, в начинающуюся лысину.

— Ой, Герочка! — сказала она. У нее все лицо было в слезах.

А потом меня проводили каким-то запасным ходом, потому что у автобуса ждала толпа болельщиков. И Андрей Захарович договорился со мной, что завтра я в пять тридцать как штык на банкете. Теперь можно. Тамара взяла у меня телефон и сказала:

— Она вечером позвонит. Можно?

Я знал, что приду на банкет, что буду ждать звонка этой длинноногой девчонки, с которой не посмею, наверно, показаться на улице. Что еще не раз приеду к ним на базу. Хотя никогда больше не выйду на площадку.

Так я и сказал доктору, когда мы шли с ним пешком по набережной. Нам было почти по дороге.

— Вы в этом уверены? — спросил доктор.

— Совершенно. Сегодня уж был такой день. Он бывает один раз.

— Звездный час?

— Можете назвать так.

— Вас теперь будут узнавать на улице.

— Вряд ли. В одежде я куда более респектабелен. Только вот на работе придется попотеть.

— Представляю, — засмеялся доктор, словно закашлялся. — И все-таки вы не гарантированы, что еще раз вас не потянет к нам. Ведь это наркотик. Знаю по себе.

— Вы?

— Я всегда мечтал стать спортсменом. И не имел данных. И даже хотел с горя уехать на Северный полюс. Так почему же вы так уверены в себе?

— Потому что баскетболу грозит смерть. Потому что через несколько лет то, что умею делать я, сумеет сделать каждый пятиклассник.

И я рассказал об опыте Курлова.

Доктор долго молчал. Потом сказал:

— Строго говоря, всю команду следовало бы снять с соревнований.

— Почему?

— То, что случилось с вами, больше всего похоже на допипг.

— Не согласен. Это же мое неотъемлемое качество. И всегда будет со мной. Мог бы я играть в очках, если бы у меня было слабое зрение?

Доктор пожал плечами:

— Возможно, вы и правы. Но баскетбол не умрет. Он приспособится. Вот увидите. Ведь и ваши способности имеют предел.

— Конечно, — сказал я. — Мне было бы жаль, если бы баскетбол умер.

Мы расстались у Бородинского моста. На прощанье доктор сказал:

— До завтра?

— До завтра.

— Кстати, я настойчиво вам рекомендую холодные обтирания по утрам. Я не шучу.

— Я постараюсь.

— Не «постараюсь», а «сделаю». Кто знает — сгоните брюшко, подтянетесь и вам найдется место в баскетболе будущего.

Я пошел дальше, до дома, пешком. Спешить было некуда. К тому же доктор прописал мне пешие прогулки.

Б. СОПЕЛЬНЯК

ЗАКОН ЛЕСА

Рассказ

Что ни говорите, а середина апреля в Вологодской области — это еще не весна. Только-только прошел лед. На северном берегу Сухоны лежит снег. И водой его подмывает, и солнцем нет-нет да ошпарит, а он только темнеет да оседает. А ночью как прихватит морозцем, как задует сиверко с Белого моря — такая на снегу наледь намерзнет, что все люди да и звери, поди, чертыхаются… Видел вчера, как лось забежал на такую наледь — испугал кто-то, не иначе. Метров сорок сгоряча проскочил, а за ним след кровавый: до кости ноги ободрал ледяной коркой.

Шерстнев тоже пострадал — поленился обойти овражек и полез по снегу. Сапоги, конечно, как бритвой рассекло.

Через полчаса Шерстнев сменил меня у руля моторной лодки, а я влез под брезентовый тент и забрался в сено. Удивительно уютно чувствуешь себя в такой вот «дюральке». Картаво тарахтит мотор, шепеляво булькает вода. Холодно. А ты зарылся в сено, надышал за пазуху — и такая подкатывает сладкая дрёма, что, кажется, никогда в жизни не было так хорошо.

Но за последнюю неделю это единственная радость. Все это время я только и делаю, что кляну судьбу. Судите сами: ни с того ни с сего я стал госохотинспектором. Правда, на общественных началах и только на один сезон, но все равно это значит — самому не пострелять и поссориться кое с кем из друзей. Шерстнев так и сказал: