Сергей Снегов - Эллинский секрет

— Чепуха, — отрывисто произнес один из матросов, слушая Эдгара. — Интересно, — подумав, добавил он, и через минуту снова сказал: — Чепуха!

— А почему же вы так скоро возвращаетесь домой? — только сейчас спросил матрос с рассеченной губой. — С вами что-нибудь стряслось?

Эдгар ответил подробно, одновременно растолковывая происшедшее и себе самому: не очень большая беда в том, что его обокрали, деньги нашлись бы, не в этом дело, но вот некоторые привычки, с которыми безопасно и нестрашно на родине, могли бы погубить (и даже очень скоро) в Санкт-Петербурге.

— Я начал пить, как только ступил на чужую землю, — повествовал Эдгар, не очень-то заботясь о том, чтобы увлечь аудиторию. — Меня обокрали какие-то люди, о которых начальник полиции отозвался, как о чем-то таком, что вовсе не означает чего-то свойственного русским людям. Начальник полиции, между прочим, показал себя человеком умным.

— Русские хороший народ, — строго заметил пожилой матрос. — Русских хорошо знаю. Пьют очень интересно и не так, как все. Я вас слушаю, сэр.

— Так вот… — Эдгар не знал, что говорить дальше: то, что заключено было в душе, не могло быть выражено словами. Не то чтобы это было что-то очень тонкое, сложное, — нет, просто не каждому дано быть таким, как Эдгар. Он так и сказал: — Я, возможно, человек ненормальный, — мне сразу же, как только я оказался на чужой земле, захотелось на родину. А дома, на родине, мне порою бывает так нестерпимо тяжко, что я готов бежать на чужбину. Кроме того…

— А пройдет время, — прервал пожилой матрос, — и люди будут говорить, что вы, сэр, были в пьяном виде, вас обокрали, и потому…

— Может быть, может быть, — вздохнув, согласился Эдгар. — Извините, я очень устал, хочу спать. Мне кажется, что я расстался с вами месяца два назад…

Но ему не спалось. Он лежал на спине, подложив руки под голову и, вглядываясь в темноту, рисовал всеми красками, всеми силами, всем чудом своего воображения ожившую на Васильевском острове Виргинию, царя Петра на коне, будочника, человека, укравшего часы, доброе лицо матроса с рассеченной губой, себя, несчастного и такого счастливого… Эдгар, никого ни в чем не обвинял, — он иронически посмеивался над собою и горько жалел всех тех, с кем так нелепо и торопливо расстался… Он притерпелся к бедам и невзгодам, в жизни у него было много потерь, и каждая причиняла боль, и, пожалуй, наиболее тяжкая называлась смертью Виргинии, но доколе трепещет и сияет воображение, до тех пор нет страдания, нет потерь, а если что и есть, то только боль от жизни, ошалело шагающей к какой-то своей, людям неизвестной и ненавистной цели…

— Банально! Плоско! — остановил он течение своих мыслей и погрозил в темноту. — Я еду домой, а дома могила Виргинии, родное небо, облака.

Да, все Виргиния, везде Виргиния, и только благодаря Ее Светлой Тени Эдгар Аллан По живым и невредимым возвращается домой.

Его потянуло к работе, заколыхались в сознании почти готовые, созревшие в замысле и форме стихи, смысл которых был чуть-чуть отуманен стремительным желанием доставить новыми своими работами чрезвычайную радость людям вообще и, в частности, тому человеку, который будет читать вот эти строки. Несчастный сам, Эдгар По носил в себе активное, ищущее намерение сделать счастливыми окружающих его.

О происшествии в Санкт-Петербурге он забыл спустя десять-двенадцать дней по возвращении домой. Мать Виргинии простить себе не могла, что отпустила племянника своего, он же и зять, в чужую страну без провожатого. Она готова была предать заклятью тех, кто жестоко обидел бедного Эдгара. По вечерам, когда на стол ставилась зажженная лампа и Эдгар садился за работу, — еще не старая женщина устраивалась за его спиной и настороженно ловила минуты, когда он откладывал в сторону перо, откидывался на спинку кресла, закрывал глаза и уходил в тайные свои думы.

— Они тебя там били? — спрашивала она, намекая на события в Санкт-Петербурге. — Их было много, этих злодеев?

— Злодеев много всюду, — не меняя той интонации, волна которой еще покачивала последнюю фразу в остановившемся повествовании, произносил Эдгар, не открывая глаз и не меняя позы. — Я не видел ни одного злодея.

— Но ведь они отняли часы, они напоили тебя каким-то страшным зельем, а потом…

— А потом я поторопился уехать, — все так же спокойно ответил Эдгар, вальсируя на ритмической волне ответа своего, входящего интонационно в почти готовую, но все еще черновую фразу, — тетка мешала этой фразе надеть приличную, одежду, чтобы принять торжественный вид нового предложения, с красной строки. — Они все милые люди, — Эдгар обернулся лицом к тетке, — но они, насколько я понял, очень несчастные люди. Иначе зачем было им причинять мне неприятности? Кроме того, о людях в ночные часы не судят.

— Это чей же афоризм? — спросила тетка.

— Мой, — ответил Эдгар, и даже повторил: — Мой афоризм. Матросы на корабле говорили, что русские люди — самые добрые, какие только есть на земле, и самые, может быть, бедные, несчастные люди. Их оскорбляют те, которые называются господами, но господа бездарны, а те, кого они оскорбляют, талантливы. Думаю, что…

— Остроумно! — прервала тетка, и лицо ее перечеркнула недобрая гримаса, карикатура на улыбку. — Они определили свое отношение на иностранце, на бедном писателе из Балтиморы, который…

— Они не имели представления о том, кто такой я, — вставая с кресла и останавливаясь перед теткой, тоном лектора произнес Эдгар, пряча руки в карманы полосатых узких брюк.

— Ты бы еще стихи им свои прочел, — раздраженно, гневаясь на племянника, каркнула тетка.

— Жаль, не догадался, — весело ответил Эдгар. — Иногда счастливые мысли приходят только в счастливые минуты, а надо бы, чтобы было и наоборот. Во всяком случае, я очень хорошего мнения о русских и непременно напишу о них нечто вроде исследования. У меня уже готово название: «Ночью подле памятника Петру в России». — О чем-то подумал, заглянул в глаза тетке, поцеловал ее в лоб и щеку, снова сел за работу. — Очень прошу ни о чем меня не спрашивать. Прошу вообразить, что я король, — спрашивать могу я, подданные только отвечают.

— А ты о чем-нибудь спроси, — сказала тетка.

— Спрошу, — согласился Эдгар и тотчас же задал вопрос: — Что сказали в конторе редакции по поводу будто бы произведенной мною растраты? Неужели правда, что они намерены взыскивать с меня по суду?

— Они пугают, — утешала обеспокоенная тетка. — Они, наверное, заставят тебя сотрудничать безплатно.

Аркадий и Борис Стругацкие