Вячеслав Морочко - Камни и молнии (сборник)

Ознакомительный фрагмент

Складки внутренней драпировки сходились, обволакивая мое тело. Упругие волны прокатывались по груди, спине и рукам. Свет погас. Я остался один.

Появился озноб. Постепенно мир наполнялся шумами. Так бывает, когда просыпаешься. Я сжимался от холода и внезапного ощущения одиночества…

Потом вдруг стало тепло и уютно. Тьму прорезала тонкая горизонтальная щель: это я приоткрыл глаза. В оранжевом мареве плавали, разгорались и гасли багровые пятна, пронизанные паутиною трещин. Мир обретал очертания. Вскоре я уже видел все, что было вокруг так, как будто моя голова превратилась в сплошное шаровидное око. Стоял возбуждающий запах леса. А внутри меня постепенно разгорался огонь. Огромные листья, покачиваясь, проплывали мимо, исчезая в провалах между ветвями. Словно со стороны я увидел себя сидящим на ветке, вцепившимся коготками в кору. Вниз смотреть было страшно. Ветка покачивалась, вызывая что-то похожее на головокружение – для птицы ощущение, видимо, совершенно несвойственное. Удивившись и возмутившись, я сделал непроизвольный взмах крыльями… и чуть не упал. В последний момент успел зацепиться, повиснув вниз головой. Было стыдно и страшно. Опять взмахнул крыльями и, осторожно перебирая лапками, цепляясь клювом за неровности ветки, с большими трудами вернул себя в первоначальное положение.

Жар внутри стал привычным. Гораздо сильнее мучил страх перед бездною, куда меня чуть не снесло. Конечно, я же не птица, – только «подделка». Сидел нахохлившись, грустно глядя на мир, который меня не желал замечать. Тогда я еще не догадывался, как это здорово, когда тебя просто не замечают.

Полная достоинства и бесстыдства, она, не спеша, буравила воздух. Ее гудение вливалось в музыку леса темой сладкой надежды. Я не задумывался над тем, чего она тут искала. А ее не интересовала моя персона. Она летела по своим мушиным делам, петляя между стволами. Ее блестящие глаза занимали полголовы. Остальное же состояло из тучного брюха и гадких отростков. Она была отвратительна, только я не мог отрывать от нее своих глаз. Приближаясь, муха ревела точно сирена. А внутри меня с новою силою вспыхнул «огонь». Я сгорал от стыда и мук…

И тогда… совершилось чудо. Это случилось так быстро, что я не успел осознать. А когда опомнился, оказалось, что снова качаюсь на ветке, и клюв мой деловито расправляется с мухой. Своей «музыкой» она вызвала приступ голода, и я настиг ее у самой земли. За время полета не видел почти ничего, кроме жертвы. Первая мысль была: «Взять!» Вторая – «Готово!». Собственно полета – не уловил: вниз гнала хищная ярость, а обратно – животное торжество.

Пламя голода было притушено. Наступило короткое птичье благоденствие. И тогда я вспомнил, как летал много раз во сне. Поджимая ноги, я быстро-быстро месил руками густеющий воздух. Мне очень хотелось лететь. И где-то на пределе усилий всегда начинался полет. Не страшный, пологий. У меня не хватало сил сразу взмыть высоко. Но я был счастлив и горд, что земля отпустила меня. Летал я недолго, но смаковал каждый миг и, проснувшись, весь день ходил окрыленный. Где-то в каждом хранится инстинкт полета – полустертая информация из бездны тысячелетий. Кто-то из дальних предков летал… Возможно, такие же легкие сны снятся ночами и многотонным слонам.

Теперь оторваться от ветки было уже не так трудно. Я поджал лапы и, с силою их распрямив, убрал когти. Вместе с прыжком взмахнул крыльями и… «вспорхнул». И это уже не было сном. Мной овладела дикая радость. И вместе с тем, выбирая дорогу между стволами деревьев, я с интересом следил за собой. Я летел, и хотелось понять, как это мне удается.

Подъемную силу создавал прилегающий к телу локтевой участок крыла. В момент перехода от маха вниз к маху вверх маховые перья удивительным образом раздвигались, пропуская воздух. Хвост служил превосходным рулем, позволяя закладывать виражи, рыскать из стороны в сторону, выделывать горки, нырки и другие «фигуры». Я хватал на лету зазевавшихся мошек. А одного червяка «склюнул» прямо с земли и свечой взмыл к макушке огромного клена. Червяк продолжал извиваться, и я вынужден был примоститься на тонкой развилке, где у нас состоялся с ним «небольшой разговор». Меня прямо-таки распирало от самодовольства. Я задрал клюв и, надувшись от гордости, пропищал с высоты: «Это я тут сижу!»

Подо мной стоял лес – шелестящие на ветру великаны-деревья. А над всем этим простиралась светлая ширь. Даже пахло здесь по иному: внизу царил дух прелых листьев и трав, а здесь была свежесть пронизанных солнцем высот.

Ветер ласкал мои перья, звал в небо. А вдалеке, низко-низко над горизонтом висела тонкая ниточка. Она переламывалась, образуя угол, приближалась, поворачиваясь в пространстве и завораживая. То летели на юг журавли. Все отчетливей слышался нежный и грустный их «гул». Не известно мне было, что за птица – я сам. Скорее всего мой двойник был некрупным пернатым. Веденский забыл сообщить, а, возможно, и решил справедливо, что для меня это не имеет значения.

Журавлям я завидовал с детства. Полет их всегда тревожил меня, звал в неведомое. Но сейчас к человеческой зависти примешивался «зов неба» – «зов высоты», который не заглушить никакими разумными доводами. И, бросившись в «мощный восходящий поток», я устремился наперерез журавлиной стае. Чего я хотел? Не знаю. Может быть, просто – приблизиться к ним и пропищать во всю глотку: «Это я здесь лечу!»

Подо мной среди леса поблескивали «капли» озер. Над ними волнами проносились птицы: где-то здесь, готовясь к отлету, они собирались в стаи. Я видел изгиб неширокой реки, где осень пускала свои золотые «кораблики».

Журавли неслись мне навстречу. На фоне неба уже отчетливо выделялись их веретенообразные формы и вытянутые назад похожие на две голые веточки ноги. Я мог разглядеть каждое пятнышко на серых боках. Красивые длинные шеи чуть изгибались в такт со взмахами крыльев. Желтые клювы были устремлены в одну точку словно отсюда птицы уже могли видеть «обетованную землю».

Стая была совсем близко, когда со стороны солнца появилась какая-то тень. Я слишком поздно сообразил, что это могло означать. А сообразив, как будто лишился воли и уже не мог изменить свой полет. Это, видимо, и смутило облюбовавшего меня ястреба. По расчетам хищника, я уже должен был изо всех сил метаться, ища спасения. Стремясь предвосхитить мои маневры, он сам уже рыскал в пространстве. Скорость была велика, и ястреб проскочил мимо, только задев меня сильным крылом. Теряя перья, я кубарем отлетел в сторону. А когда выровнялся – вновь устремился к стае точно обращаясь к ней за спасением. Уж теперь-то всем было ясно, что я только притворялся пернатым. Мои действия не укладывались в логику птицы. Хищник широко размахивал крыльями. Мне была видна его мощная полосатая грудь – настоящий пират в тельняшке. В черных глазках «пирата» светились огоньки торжества. Убедившись, что добыча от него не уйдет, ястреб, не спеша, разворачивался, наблюдая за жертвой.