Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

незаметно. Особенно тому, кто замечать не хочет. Но шагни в сторону — попытка к бегству, оружие применяется без предупреждения...

Что чувствовал отец, когда ему зачитали десять лет за контрреволюционную деятельность и терроризм плюс контрреволюционную агитацию и пропаганду? Статья 58-я, пункт 8 и 10.

Вот так вот, постепенно, и приходит четкое осознание безысходности...

Слишком полное представление имеет Баринов о внутренней кухне принятия решений, чтобы надеяться на помощь и понимание. И слишком хорошо знает степень ответственности, вернее, безответственности разного рода должностных лиц и учреждений. И повадки важных людей, сидящих в высоких кабинетах, которые хоть и надувают щеки на публике, так только для самоутверждения. Поскольку прекрасно сознают и про себя: шагнешь в сторону — даже окрика не последует... Вот так аукается теперь Баринову и членство горкома, и номенклатурная должность, и владение ходами-выходами, умением лавировать среди власть предержащих, используя слабости одних и сильные стороны других...

Получается, что знание — не всегда сила. Знание — иногда и бессилие, а в данном конкретном случае — полная атрофия доверия к любым властным структурам.

Это, если по-ученому. А в народе говорят проще: меньше знаешь — крепче спишь.

Значит, принимаемся за рефлексии. Ретроспективную, ситуативную, а также перспективную. Иначе говоря, поразмышляем, как дошел до жизни такой, что ответить на поползновения Банника.

А также чем это все обернется в будущем лично для него, Баринова.

С одной стороны — конформизмом, сиречь соглашательством.

С другой стороны — упорством и несокрушимостью, иначе, фанатизмом.

Хрестоматийный пример — Галилей и Бруно. Хотя сравнивать себя со столпами — дурной тон.

Крайности — это понятно. А возможен ли компромисс?

В общем-то, похоже, его не избежать. Однако, компромисс — продукт двусторонний. Весь вопрос, далеко ли каждая сторона может зайти в стремлении к нему? Можно ли — принципиально! — достичь соглашения, чтобы и Банник, и Баринов были удовлетворены? И волки сыты, и овцы целы... Знать бы только, кто здесь волк, а кто — баран?

Как определить грань, за которую он, Баринов, выйти не может, не поступившись принципами?

Кто-то сказал — Дизраэли? Черчилль? — что настоящий политик должен знать, когда прятать принципы в карман, а когда доставать их из кармана... Но Баринов-то не политик, а ученый!

Надо потянуть время, а попутно выпотрошить Банника. Насколько тот сам позволит, и насколько это удастся ему, Баринову. Дальше — «будем делать посмотреть». Война план покажет. И вообще — поможет отличить «первое от второго»...

К слову — ради того, чтобы понять, а что же на деле представляет собой «эффект Афанасьевой», допустимо, наверное, пойти на определенные издержки. Даже может, на жертвы.

3

Первый трудовой день негоже начинать с опоздания, и в восемь двадцать пять Баринов подошел к подъезду административного здания, слегка беспокоясь как себя вести с «коллегами», вернее, с подчиненными. Он никого не знает, его никто не знает...

В «свой» кабинет он проник абсолютно явочным порядком, словно проделывал это сотни раз.

Вахтер (уже другой, не вчерашний) поприветствовал его первым — «Доброе утро, Павел Филиппович!» — и поспешил нажать кнопку, разблокировав турникет.

В приемной из-за стола поднялась и приветливо улыбнулась навстречу женщина лет тридцати с внешностью типичной московской секретарши. И выговор у нее оказался типично московским.

— Здравствуйте, Павел Филиппович! Я ваш секретарь, зовут Анна Сергеевна, можно просто Аня. Ваш кофе будет через пять минут.

На ее столе уже лежали какие-то бумаги и вскрытые конверты, пишущая машинка на соседнем расчехлена, дверца сейфа, стоящего сбоку, слегка приоткрыта.

— Доброе утро, Анна Сергеевна. Вы давно здесь?

— У меня рабочий день начинается на полчаса раньше, Павел Филиппович, ровно в восемь... Почту я сейчас кончаю разбирать. И еще Валерий Иванович хотел зайти, как только вы будете у себя.

Баринов кивнул невозмутимо.

— Хорошо, я жду. — Он перевел взгляд на дверь слева. — Николай Осипович не появлялся?

В глазах секретарши промелькнул непонятный огонек, но ответила она так же ровно и предупредительно:

— Николая Осиповича не будет до конца недели, он в командировке.

Баринов снова кивнул и своим ключом открыл дверь кабинета.

В сопровождении Долгополова Баринов снова прошел по лабораториям. Знакомился с сотрудниками, выслушивал краткие доклады заведующих, задавал вопросы, пытался вникнуть в ответы... И все больше и больше недоумевал, зачем Банник стремится втянуть его в круг своих обязанностей и проблем.

Задачи, над которыми работали здесь, только самым краем соприкасались с областью, в которой был занят он сам. Об этом он задумался еще вчера вечером в кабинете в коттедже, когда читал, продираясь сквозь запутанные формулировки, сводный тематический план НИИ-403 на текущий год.

Ну да, в институте работали биологи, физиологи, биохимики и биофизики... да только их научные интересы лежали совершенно в других плоскостях. И зачем директором над ними понадобилось ставить нейрофизиолога, пусть даже доктора наук, но исключительно экспериментатора по духу и сути — совершенно непонятно... Разве что обеспечить синекурой самого директора.

Это напоминало, как если бы узкого специалиста по червям-нематодам поставить руководить коллективом, исследующим, скажем, экологию Байкала. Или, допустим, астрофизика, признанного авторитета по внегалактическим объектам, переключить на изучение строения солнечной системы. Или инженера-дизелиста привлечь к работе над жидкостными реактивными двигателями... Ряд можно продолжить до бесконечности. Биолог биологу рознь, как и инженер инженеру.

Так ради чего, собственно, Банник нагородил весь этот сыр-бор?..

Сотрудников Баринов запоминать специально не старался. Вот так, мимоходом, в человеке не разберешься, а если вдруг придется работать в контакте, найдется время познакомиться теснее.

Его больше занимало другое.

Средств на оснащение института, похоже, не жалели, такого оборудования еще поискать. Кое-что из виденного он, конечно, встречал в московских лабораториях, в Новосибирске, Ташкенте, Ростове, Харькове, но о большинстве даже читать и слышать не приходилось. Наполовину, а то и на две трети импортное: несколько французских электронных микроскопов, два японских магнитно-резонаторных томографа, шведские ультразвуковые и инфракрасные сканирующие комплексы, мыслимые и немыслимые анализаторы всего и вся... А уж операционная словно целиком перенесена из Мюнхена или Франкфурта-на-Майне, химико-биологическая лаборатория — из Глазго, гистологическая — из Цюриха...

К аппаратуре трех электронно-биофизических лабораторий он особо не присматривался, там своя специфика, ему недоступная, а подразделения, которое бы занималось исследованиями в области нейрофизиологии, как он понял еще раньше, в НИИ просто не существовало.

Зависти не испытывал, хотя, как понял, всю жизнь ему приходилось работать на аппаратуре вчерашнего дня. Так только, присутствовало небольшое удивление и некоторая досада пополам с легким недоумением... Н-да-а, прав Банник, современной наукой трудно заниматься по настоящему в Киргизии,