Майкл Флинн - Эйфельхайм: город-призрак

Посланник ничего не ответил, лишь посмотрел на священника с подозрением. Дверь пастората заскрипела, со стрехи дома внезапно сорвалась птица, отчего лицо незнакомца исказилось от ужаса.

Но это оказался всего лишь Иоахим, несущий пиво. Наверное, подслушал у окна. Епископский слуга окинул Минорита подозрительным взглядом и презрительно усмехнулся:

— Неудивительно обнаружить здесь одного из них.

— Я мог бы смочить губку в котелке и предложить тебе пиво, настоянное на семени иссопа,[243] — сказал Иоахим, так и не дав всаднику выпить.

Герольд наклонился, выхватил чашу из рук монаха и, осушив ее до дна одним глотком, швырнул в грязь. Иоахим опустился на колени, чтобы поднять сосуд с дороги.

— Я оскорбил моего господина, — сказал он, — не предложив ему золотую чашу, унизанную изумрудами и рубинами.

На него не обратили внимания. Всадник указал на лежащий в пыли конверт:

— В Страсбург пришла чума.

Иоахим забыл подняться с колен, а Дитрих перекрестился и прошептал:

— Господи, помоги всем нам.

XXI

Июнь, 1349

Рождество Иоанна Крестителя. 24 июня

Месса Recordáre, Domine[244] была объявлена на девятый час, и церковь Св. Екатерины заполнилась любопытными жителями. Пришли все из замка и деревни, прилетели даже некрещеные крэнки, ибо все знали, что до пастора дошло какое-то зловещее известие. Манфред и его семейство, предупрежденные, встали в первых рядах, дабы подать пример. Дитрих служил литургию вместе с капелланом, отцом Рудольфом, тщеславным и надменным человеком, всецело поглощенным мыслью о своем высоком сане. Однако сейчас он смертельно побледнел и, подобно руинам римского храма, внушал жалость. Дитрих напомнил ему о словах Спасителя: «Я с вами во все дни до скончания века».

Епископское послание, оглашенное вслух, не сжимало сердца так, как скупые слова герольда. Пока лишь у нескольких жителей появились роковые отметины на теле; о бедствии, равном парижскому или, годом ранее, итальянскому, речи не шло. Однако всем приходам наказали подготовиться. Особые молитвы были испрошены за Страсбург — и за Базель и Берн, ибо, как стало известно, чума пришла в феврале в Берн и в мае в Базель.

При этом известии Анна Кольман в слезах бросилась на каменные плиты, и успокоить ее никто не смог.

— Бертрам! — кричала она. — Ах, Бертрам!

Манфред, отправивший юношу в Берн, перенес известие стоически.

В этом смятении из дальнего конца нефа приползла крэнкерин Ильзе. Как и Скребун, она сильно ослабела, отказываясь пить эликсир, и передвигалась только при помощи странным образом устроенных костылей, но сейчас отбросила их, приблизилась к Анне на четвереньках и принялась ее пихать. Некоторые воскликнули от ужаса, посчитав это за нападение. Но Иоахим протолкался сквозь толпу и, встав над обеими, закричал, что так крэнки выражают ласку.

— Я знаю, какая фраза у тебя в голове, — сказала Ильзе Анне, ее слова разнеслись по упряжам тех, кто с ними пришел. — Я умерла, когда Герда убили. Но он пал при исполнении долга ради общего блага, и я увижу его вновь, когда моя энергия вступит в земли господина-с-неба. — Иоахим повторил эти простые слова веры для собравшихся прихожан. Те принялись одобрительно перешептываться и кивать головами, но Анна Кольман почти не обратила внимания на речь Ильзе.

После службы Дитрих и отец Рудольф убирали в ризнице.

— Епископ пишет, что она только может прийти сюда, — сказал капеллан. — Всего лишь может. Не о том, что она придет. — Он, казалось, находил большое утешение в грамматике. — И Страсбург от нас далеко. На эльзасской границе с Францией. Не так далек, как Париж или Авиньон, но…

Дитрих сказал только, что в подобных известиях факты часто преувеличивают.

Несколько дней после мессы жители сидели по домам за закрытыми ставнями или говорили друг другу, что чума не поднимется высоко в горы. Ядовитые испарения тяжелы, заявил с убежденностью Грегор, и всегда стремятся вниз. Терезия сказала, что болезнь — орудие в руках Господа и только покаяние сможет остановить Его руку. Манфред же подошел к делу более вдумчиво:

— Те колокола, что мы слышали на молебственные дни, — сказал он Дитриху. — Они звонили в Базеле. Полагаю, звук донесло до нас порывом ветра. Предупреждение Господне.

Ганс решил отмечать время и место вспышек хвори на карте земли, под которой, по мнению Дитриха, он имел в виду portolan.[245] Но, поскольку ни одной такой в деревне не оказалось, а большинство карт имели символичный характер, предложение пропало втуне. Крэнки не знали местной географии в таком объеме, чтобы составить, как ее называл Ганс, «подлинную карту». К тому же все знали, путь из Базеля или Берна в Страсбург пролегал через Фрайбург, то есть через дороги по горным лесам. Поворот на восток и… Таким образом, шанс на спасение, пусть и небольшой, существовал.

Крэнкерин Ильзе умерла через несколько дней после мессы по чуме, и Дитрих отслужил по ней в Св. Екатерине заупокойную литургию. Ганс, Готфрид и другие крещеные крэнки принесли в церковь похоронные дроги и поставили их перед алтарем. Молча присутствовала и Пастушка, поскольку Ильзе была одной из ее пилигримов. Она с неподдельным вниманием следила за церемонией, но, из уважения или же простого любопытства, Дитрих не смог бы ответить.

Большинство селян еще ютились по домам, но некоторые все же пришли: Норберт Кольман и Конрад Унтербаум с семьями, а также, удивительным образом, Клаус и Хильда. Последняя расплакалась при виде тела Ильзе, и супруг долго не мог ее успокоить.

Потом крэнки унесли свою спутницу на корабль, решив положить в холодный ящик, пока не потребуется ее плоть.

— Я перевязывала ее раны, — сказала Хильде, когда хохвальдцы провожали взглядами процессию гостей, направившуюся по дороге в Медвежью долину. Дитрих посмотрел на женщину. — Она пострадала при кораблекрушении, — пояснила та, — и я перевязывала ее раны.

Клаус положил ей руку на плечи со словами:

— Моя жена такая отзывчивая. — Но Хильда, дернувшись, вырвалась из его объятий:

— Отзывчивая! Это было сущим наказанием, возложенным на меня! Ильзе воняла, одним щелчком челюстей могла перекусить мне запястье. Почему я должна плакать по ней? Ее смерть лишь облегчила ношу моей епитимьи. — Жена мельника утерла лицо носовым платком, повернулась и выбежала вон, едва не столкнувшись с Пастушкой.

— Объясни, Дитрих, — спросила та. — Все эти декламации над телом! Всю эту разбрызганную воду, весь этот дым, что развеивался и кружился! Чего ты достиг? Какая польза Ильзе? Какая польза? Какая польза? Что я скажу тем, кто дал ей жизнь?