Циклы "Антимир-Восточный конвой-отдельные романы.Компиляция.Книги 15. Романы-16 - Владимир Дмитриевич Михайлов

его влияние на людские мысли и действия. Ясно только, что влияние это огромно. Не мелодия ведет нас, а ритм. Мелодия дает настроение, ритм диктует действие. Ритм — периодическое повторение одного и того же. Трам-пам-пам — это вальс, бездумное веселье, влечение, любовь. Но вальс — не для парадов и не для войны. Недаром раньше в атаки ходили под барабан и флейту, у которой важна не мелодия, а тембр — высокий, пронзительный, напряженный, И сейчас гремят военные барабаны. Парад — не война, это модель войны, какой она была когда-то, до пулеметов и «катюш», до танков и штурмовиков, и барабаны мы унаследовали оттуда. В них и четкость шага, и дробь выстрелов, и отчуждение от всего, что не в строю, и стук клепальных молотков, сбивающих всех нас вместе, в единое тело, единый организм, и настойчивость и обязательность команды, и эхо воинской присяги. Трррам-тарара-тарара-там-там! Трррам-тарара-тара-ра-там-там!

Мы шагаем. Пока еще — удаляясь от трибун, по своей половине площади. Первая рота уже огибает ее по короткой, торцевой стороне. Сейчас она сделает захождение правым плечом и выйдет на прямую. Мы выходим на эту прямую, как выруливают самолеты на взлетную полосу; нам тоже нужен разбег перед полетом.

Смолкают барабаны, и тут же вступает сводный оркестр. Обрушивается марш. Здесь нет скрипок и виолончелей. С ними не помаршируешь, а военный оркестр обязан играть и на ходу. Нет и солдатской гармони: она — для отдыха, привала, для личного времени в казарме. А сейчас — трубы и барабаны. Солнечное сияние меди и преисподний гул натянутой кожи, разрубающий время на куски, равные, как солдатские пайки хлеба, одинаковые, как патроны в магазине. Кванты церемониального марша. Сейчас это — единственное, что мы должны слышать: барабан звучит под левую ногу, и не дай тебе бог, солдат, сбиться с ноги! Все несчастья мира, все буйство стихий — ничто по сравнению с этим. Так ты воспринимаешь жизнь сейчас, если вообще воспринимаешь ее. Ты, выполняющий древний и полный значения военный ритуал торжественного прохождения, перечеркивающий изначальный дуализм человека и делающий его созданием только общественным.

Мелодия отдаляется, мы все еще уходим от трибун, но барабан слышен хорошо. Как всегда, происходит маленькая заминка. Она всегда происходит именно здесь, в конце площади, где надо изменить направление, чтобы пройти торцевую сторону. Одна коробка спешит, шагает шире, чем надо, другая отстает. «Бегом — марш!» Пробегаем несколько метров, стараясь не очень ломать строй. Это ничего, трибуны далеко впереди, и оттуда смотрят не на нас, а на тех, кто в этот миг уже поравнялся с ними. Главное — не подкачать там. Мы пробежали. Догнали. Разобрались. Подравнялись на ходу. Порядок. Слушай барабан, возьми ногу. Левой! — командуй сам себе. — Левой! Раз, два, три!

Теперь мелодия нарастает. Мы приближаемся к трибунам. Страх уходит. Волнения нет. Нет ничего. Нет меня. Где я? Не знаю. Был ли я вообще? Нет, наверное, меня не было. И нет. Нет мыслей. Нет воли. Есть строй. Интервал и дистанция. Равнение. Оружие, винтовка на плече. Шаг и отмах свободной рукой, лихой отмах: «Раззудись, плечо!..» Есть барабан. Есть ожидание команды. И больше ничего. Я — это все мы. Все — это я. Рраз, два, три! Левой! Левой! — звучит в подсознании.

Трибуны надвигаются медленной лавиной.

Мы подходим к своему рубежу.

— Ротааа…

Вот когда начинается настоящий строевой шаг. Ногу выше! Удар сильнее! От такого шага рушатся мосты. Когда-нибудь какая-то великая рота пройдет так, что рухнут окружающие площадь здания. Рота этого даже не заметит.

— На ру… ку!

Раз — левая рука, поддерживавшая винтовку на плече, рывком распрямляется, опускаясь вместе с оружием вниз, правая перехватывает шейку приклада. Два — правая рука бросает потерявшую вес винтовку вперед и вправо, но левая подоспела раньше, и цевье с маху ударяется о подставленную ладонь. Брякают ослабленные шомпола, железный звук на мгновение перекрывает голос оркестра, теперь уже отчетливый до последней ноты, до последней, самой тихой трубы. И вот коробка ощетинилась штыками. Как фаланга Александра Македонского. Так шли в свое время в психические атаки. Не только для устрашения обороняющихся, не только чтобы подавить, парализовать их волю. Но и затем, чтобы снять всякий страх, неуверенность, сомнение у самих атакующих. Строй гипнотизирует, и никакому сомнению не пробиться сквозь частую решетку ритма, никакой страх не может повлиять на сознание, потому что сознания нет сейчас, нет больше маленькой, своей, индивидуальной воли, есть только одна общая воля ста человек, самозабвенно рубящих шаг, выставив перед собой вороненые штыки. Мы более не подвластны ничему, кроме команды, зато команда теперь — абсолют, она выше сомнений, выше критики и может сделать с нами все, что угодно. Услышь мы сейчас: «Рота, в атаку бегом марш!» — и мы бросимся в атаку, не спрашивая ни о чем. — Равнение на-право!

Все, кроме правофланговых каждой шеренги, единым движением поворачиваем головы направо. Справа — те, кто принимает парад, кто любуется им — и нами, — для кого мы хотим пройти как можно лучше. Равнение направо, в их сторону это приветствие, знак воинской вежливости. Но мы не смотрим на тех, кто стоит на трибуне, кто, подняв руку к козырьку, отдает нам честь, мы не видим, как маршал бессознательно разрубает воздух кулаком, как бы вколачивая в площадь каждый наш шаг; он сам не замечает этого, он и сам солдат, и душа его так же подвластна большим барабанам. Может быть, он сейчас жалеет, что должен смотреть на нас сверху, и не дано ему больше пройти вот так же, как идем сейчас мы, пройти бездумным и молодым… Мы не смотрим на него: каждый из нас должен в этот миг видеть грудь четвертого человека справа в своей шеренге — и ничего больше. Блестят на солнце взятые подвысь офицерские клинки, где-то впереди колышется знамя, то самое, у которого всегда — пост номер один по расписанию караулов, и часовой стоит только по стойке «смирно» на виду у всего полка. Сколько можно идти так? Час? День? Если не будет команды, мы будем идти так без конца, пока не упадем, отдав последнюю каплю сил. Но это не важно. Важно — пройти.

Нам что-то кричат с трибун. Хорошо идем, вот что нам кричат! И нам тоже хочется кричать «ура» и, кажется, никогда в жизни не было большей радости: прошли хорошо! Хорошо прошли!

А трибуны уже остались позади, и другие роты сейчас рубят мимо них строевым. Нам уже командуют «на плечо». Меняем шаг на походный. Хорошо, что все кончилось, и немного жалко. Теперь можно вытереть пот. Перевести дыхание. Мы дышали, когда шли? Право, не знаю, кажется, да. А