Василий Мельник - Русская фантастика 2007

— Ты, милый, шибче говори, шибче! Я глухая! — бабка поощряла мужчину орать, но тот голоса не повышал и показывал ей бумажку.

— …и слепая! — доложила бабушка. — Очки дома забыла! И с очками ничего не бачу!

Отчаявшись добиться хоть чего-нибудь от бабки, мужчина заворочал головой: кого бы еще расспросить? Максимов поспешил к нему — как же, нельзя чужому миновать дворника! Новый человек — а вдруг он здесь поселится? Надо заранее все выведать о нем.

— Добрый вечер, — лисой подъехал Максимов с дружелюбными ужимками.

— Спокойной ночи. Я хочу найти человека. Заруцкий — знаешь? — невежливо, без приветствия и как-то сразу нахраписто заговорил мужчина в черном. По заросшему лицу, снизу закрытому витками шарфа, а сверху — облегающей шапкой, нельзя было понять, что на уме и на душе у человека. Сильный, но хрипловатый голос намекал, что мужчина простужен… И верно, цвет лица у него был какой-то болезненный, землистый. Правда, держался он прямо, в теле чувствовалась недюжинная сила.

— А-а-а, наш скульптор! — возрадовался Максимов. — Он — знаменитый ваятель, сами увидите. Ему памятники заказывают на кладбище. Гена Воркута, кого летом застрелили, — знаете? Так надгробие ему Заруцкий делал! Богоматерь скорбящую, ангелов… Трогательно!

— Скульптор? — Мужчина в черном пальто склонил свою тяжелую и круглую башку к плечу, как бы удивляясь или что-то не поняв. — Он… сам делает фигуры?

Максимов смекнул, что это случай сосватать Иннокеньтичу клиента — если у Иннокеньтича снова деньга заведется, угощенья можно стребовать — ой сколько! Оживившись, дед замахал руками:

— Он головы делает! И фигуры. Все лепит! Вон его гнездо, на самой верхотуре, — на два пролета выше, чем лифт ходит.

— Который вход к нему? — Мужчина в черном пальто повернулся к подъездам.

— Сюда идите. На девятый, а оттуда… — Максимов не успел договорить; мужчина, не поблагодарив, уже шел прямиком к двери.

— Руцкой, Руцкой, — прошибло-таки склерозную бабку-глухню, — он про Руцкого спрашивал. Так это — курский губернатор! Его с должности уволили… Тот, усатый енерал, что в Белом доме отстреливался. С портфелем, тайные бумаги ховал…

— Молчи, глуха, — меньше греха! — отмахнулся Максимов. — Что за народ пошел — ни «здравствуй», ни «спасибо»… Ну, теперь магарыч с Иннокеньтича! Ему работа подвалила — не иначе монумент закажут в полный рост. Всем бандюкам по монументу — во как надо! Им целую аллею на погосте выделить — парк героев капитализьма…

В глубине студии задребезжал звонок. Виктор слез с табурета со стоном человека, которого достали, и пошел открывать.

По ту сторону порога стоял какой-то неизвестный мужчина в черном пальто и низко нахлобученной черной шапочке; лицо его показалось Виктору слишком волосатым, а рот едва угадывался за складками шарфа.

— Заруцкий здесь? — холодно и тяжело промолвил гость.

— Здравствуйте, — слегка оторопев, вымолвил Виктор.

— Постараюсь, — ответил пришелец со слабым кивком. — Заруцкий — где он?

— Это я. Заходите.

Мужчина в черном пальто оказался в студии. Мельком осмотрев Виктора, как бы желая в чем-то убедиться — и мгновенно убедившись, он стал пристально вглядываться в изваяния — медленно прошелся вдоль стеллажей, держась от них на некотором отдалении, сцепив руки в перчатках за спиной и вытягивая голову из воротника. Виктор с вопросительным, выжидающим видом следил за гостем, тихо ступая позади него и на дистанции, чтобы не мешать своим близким присутствием.

— Интересуетесь? — ненавязчиво спросил он человека в черном пальто.

— Очень божественно, — выговорил гость, но не в ответ, а будто высказывая мысли вслух; в глазах его светились восторг и почтение. — Их надо украшать… мазать маслом, ставить на обозрение… Дивно, поистине дивно…

— Они заказные, — пояснил польщенный Виктор, улыбаясь с гордостью и пытаясь рассматривать головы из-за спины посетителя. — Если их не заберут, я выставлю новые работы весной в Доме художника.

— Кто их берет? — резко спросил гость.

— Разные люди. Братва, администрация… Они заказывают, требуют быстро сделать — а потом не выкупают. Кого убили, кто в розыске, кого посадили… Вам приглянулось что-нибудь? Я не каждую из них могу продать…

— Это дорогие изваяния, — твердо промолвил гость, отрицательно покачивая головой. — Искусно сделаны.

— Раздевайтесь, присаживайтесь, — пригласил Виктор жестом. — Хотите мартини? — Открыв шкафчик, он извлек бутылку, в которой качалось бледное зеленовато-желтое вино, граммов двести. — Я высоких цен не заламываю, отдам дешево — вижу, вы понимаете искусство, — он плеснул вина в две пузатые рюмки, — и верно сделали, что пришли прямо ко мне. В арт-салоне с вас за то же самое сдерут…

Пока он доставал и наливал с вальяжной аристократической ленцой, гость неспешно расстегнул пальто и распустил шарф; под пальто заблестела кольчуга, а рыхлое, отечное лицо оказалось поросшим редкой и короткой буроватой шерстью — шерсть сгущалась на переносице, и полосы ее стекали на скулы, откуда шли, изогнувшись, к вискам, образуя небольшие и причудливые кудлатые бакенбарды. Широкий нос шумно дышал большими мясистыми ноздрями. Заметив творог в лиловой пластмассовой миске, гость запустил туда руку в перчатке, щепотью захватил комковатую белую массу и отправил в рот, после чего старательно облизал пальцы; крошки творога просыпались ему на шарф и кольчугу. Виктор, повернувшись с рюмками в руках, замер; рот его остался открытым на звуке: «А…»

Утерев лоб тылом кисти, гость снял и шапку. Бугристое темя его было облезлым, как кошкин бок, изъеденный лишаем, — шелушащееся, облысевшее неровными пятнами, с редко и жидко пробивающимися волосами, мокрыми и прилипшими к воспаленной коже.

— А впрочем, — овладел собой Виктор, — можете забирать любую. Даром. Бери, не жалко.

— Изваяния просто так не берут. — Губы гостя были сухими, в белесоватых пятнах, кое-где потрескавшиеся и лопнувшие — в разрывах запеклась сукровица. — Мне другое надо. Пленку и оттиски с нее.

— Какая пленка? — Поставив рюмки, Виктор машинально вытер руку об руку.

— Пленка у тебя, мне известно. Ты делал карточки в магазине. Отдашь все мне. — Вопросительной интонации в словах гостя не было, они звучали утвердительно, как нечто обязательное к исполнению. Переведя дыхание, Виктор уставился на гостя исподлобья.

— Не отдам.

— Тогда я прострелю тебе голову, — доставая из-за пазухи «ТТ» и наставляя на Виктора, сказал гость так безмятежно и обыденно, как сказал бы продавщице: «Заверните мне вон то оранжевое мыло… да, с ароматом апельсина».