В Храмов - Сегодня - позавчера_2

- Появился интерес к тебе от людей, у которых интереса к тебе не должно быть. Действуют грубо, нагло. Не исключаем попытки силового захвата.

- Те, что Кельша на гоп-стоп взяли?

- Не исключено. Или под них работают. Тебя ставим в известность, чтобы ты опять дров не наломал. Их надо брать и колоть, а не закалывать и стрелять. Понимаешь? Нам не они нужны, и даже не их организаторы, нам нужны идейные вдохновители.

- Я понимаю, - я вздохнул, застонал - больно.

Мне в голову пришла мысль, решил озвучить:

- Вы и на фронт меня пустили, как наживку. Ловля на живца.

- Ты - против?

- Как не странно самому себе признаться, но - нет. Не против. Что надо делать?

- Ничего особенного. Единственное - всеми путями попытаться на покинуть расположение полка. Ни в госпиталь, ни в штабы, ни в тылы. Ни под каким предлогом. Даже если аргументы будут о-очень вескими. Не понял? Нам их проявить надо. Нужный нам интерес отличить от обычного любопытства. У нас будет только одна попытка, а потом о-очень мало времени.

- Тогда я не понимаю, почему мне разрешили на фронт, а не заперли.

- Как раз тут, в бардаке фронта, и создаётся у них иллюзия возможности изъятия тебя. В тылу бы они не проявились. А нам их надо быстро увидеть и понять, что это, кто они, чего хотят и зачем.

- Мне и самому любопытно - кто же это. Наши, немцы, заклятые союзники или ещё кто. Масоны какие-нибудь. Миф о единстве и сплочённости народа и партии оказался мифом.

- Я думал, ты уже достаточно взрослый, чтобы понять, что такое миф и для чего он создаётся. А что есть жизнь.

- Несовершенство человеческой природы - вот что такое жизнь. Эгоизм, жадность и трусость. Жаль, что такие мрази в верхи пролезли.

- Так, других-то - мало. Изчезающе мало. А с войной всё усложнилось. Работаем с тем материалом, что есть. Давай оставим этот разговор до лучших времён.

- Они, лучшие времена, могут и не наступить. То, что я увидел других, даже не знаю как их, вас, других, назвать, уже великое чудо. Жил я как в гнилом болоте - они мрази вокруг. Гноем всё отравлено. Смердит и так сильно, но постоянно, что перестаёшь эту вонь и различать. Отравляешься этой вонью, гнилью разложения, сам смердишь, гниёшь, а считаешь - это нормально. Все же так живут.

Тут я понял, что разговариваю сам с собой. Мой собеседник-чекист давно покинул меня. А с собой я не любитель болтать. Не считаю себя ни умным, ни интересным. Ноль.

Сколько продолжалось моё самобичевание - не знаю. Глаза завязаны, тишина. Лишь изредка бухают взрывы и трещат пулемёты - не считается.

Воюю вслепую.

Мираж.

Потом пришёл Громозека, сказал, что нам (мне) прислали нового полкового врача. Тут она представилась, а меня словно током пробило - у неё был голос моей жены. Горячо любимой и потерянной. Мой некрепкий рассудок не выдержал и "крыша" моя опять "потекла":

- Как? Ты что тут делаешь? Как ты тут оказалась? Неужели?

Я, видимо, привел их в сильное замешательство. Но, Громозека, на то и осназовец, чтобы быстро соображать:

- Он контуженный. Часто бывает не в себе, - пояснил он.

- Бывает, - ответил любимый голос.

Нежные, аккуратные руки стали гулять по моему лицу. А потом "нежность" - кончилась. Когда отрывали бинты, я потерял сознание.

- Ну и учудил ты, командир, - заявил мне Громозека, когда я его стоном оповестил, что очнулся, - Заставил даму краснеть.

Что ему сказать? Что его командир - временно избежавший психушки шизик? Так он и сам знает. Как сказал мне СБ: "Работаем с тем материалом, что есть". Вот и со мной работают. С тем, какой есть.

- Кто такая хоть? Узнал?

- Угу, - буркнул он полным ртом.

- Хорош хомячить, харя треснет, докладывай!

- Я как просёк твой "повышенный" интерес к дамочке, сразу доложил старшему. Он и пробил. Не мог ты с ней пересекаться. Никак.

- Это-то ясно. Обознался я. Ты про нею - докладывай!

- Родом из Москвы. Там же училась в школе, потом на врача выучилась. За нашего замуж вышла. Пограничник. С ним уехала на заставу. Он успел до командира погранотряда дорасти, она, соответственно, до врача отряда. Было двое детей. В первый же день войны схоронила всех троих. С окруженцами пробивалась на восток, потом примкнула к партизанам. Этой зимой была тяжело ранена и вывезена самолётом на Большую Землю. Вот. После излечения, была приглашена к нам, согласилась. Она теперь наша.

- "Наша" - это НКВД?

- Ну, да. Я и говорю. Вот. Опыт у неё огромный. То есть, врач хороший. Надо тебя на ноги поставить.

- Сам хочу, веришь?

- Угу. Всё.

- Как всё? Красивая хоть?

- Сам увидишь. Одним глазом, но сам. Вот, сейчас Прохор отоспиться, обещал тебе левый глаз поправить.

- Почему - левый? Надо - правый!

- Вот, уж не знаю! Я тебе что, врач? У них и спросишь. Дай пожрать, командир, поспи лучше.

Вот и поговори с этими чекистами. "Питьсотмильонов" невинных и убиенных! Ничего в них человеческого! Только бы пожрать, да поспать. А вдруг - это ОНА? Или её двойник? Был же мой двойник? Может врачиха - её двойник?

- Сколько времени?

- Три - тридцать четыре, - ответил Громозека набитым ртом, - Скоро начнётся. Чую, немец сегодня решит утренний кофей пропустить. Надо пожрать успеть - когда ещё придётся? И Прохора будить.

Прохор сунул мне в рот какую-то деревяшку.

- Надо! - сказал он.

Он стал "лечить" мне глаз. Боль была такой, будто он мне в глазницу налил расплавленного свинца. Так жгло. Если бы не палка во рту, я бы и немцев перепугал. А так - только наших.

- Всё! - сказал Прохор и я услышал возню. Оказалось, он потерял сознание, Громозека его подхватил, тащил на топчан. Потом пришла Она, развязала мне бинты - опять больно отрывая. Но, я её, наконец, увидел.

Тёмноволосая, чернобровая, с длинными тёмными ресницами, карие огромные глаза, высокий лоб, алые губы сжаты стрункой - разглядывает.

- Привет, красавица!

Ох, как мы умеем строго хмуриться!

- У тебя в роду не было Шамаханских Цариц?

Брови остались нахмуренными, но глаза блеснули:

- Что-то цыганское было в роду. Раз различили мою родословную, значит, вы меня видите.

- Я тут один перед тобой. Не надо на "вы".

- А мы на брудершафт ещё не пили.

"Ещё" не пили. Обнадёживает.

- Какие наши годы?

- Военные наши годы, военные, товарищ майор. Война идёт.

- Война - войной. А я вас приглашаю на свидание.

Она ничего не ответила. Долго-долго смотрела на меня строгим и внимательным взглядом, потом кивнула Громозеке. И ушла. Я разочарованно вздохнул. Громозека заржал. Впервые слышу его смех.

- Командир, ты, никак, влюбился?

- Очень похоже на то, - ответил я.

Поднёс в глазам руку, посмотрел на неё. Так и есть. Небольшая расфокусированность, как после хорошего сотрясения мозга, но я видел. Нормально. Сойдёт. Можно воевать.