Сергей Абрамов - Ряд волшебных изменений милого лица

В. В. Спичкин довез разбитые «Жигули» до кооперативного небоскреба в Сокольниках, запарковал их на стоянку перед домом, галантно отдал честь и попрощался с Натальей.

— Всего вам наилучшего, — сказал он, и это были последние слова, произнесенные старшим лейтенантом в нашем повествовании. Больше он здесь не появится, поскольку дело свое сделал.

Прежде чем перейти к описанию последующих — наиудивительнейших! — событий, автору хотелось бы обратить ваше внимание на такой незначительный, опять-таки арифметический факт. От момента выезда Стасика со двора (то есть с первых строк повести) до его красивого полета в реку на аппарате тяжелее воздуха прошло всего минут двадцать — двадцать пять. Каждый, кто ездил от Сокольников до известной автолюбителям бензоколонки, тут же подтвердит этот единственно возможный срок, даже учитывая время на заправку. А составление протокола, осмотр Стасика врачом «скорой помощи», его броуновские метания с импортными баретками вокруг места аварии, приезд крана с умельцами, их дипломатические переговоры с мамулей, подъем седана со дна речного и, наконец, перегон его к дому Политовых — все это заняло никак не менее четырех часов. Но если считать постранично, построчно, по тому, как все описано, то получится явный перекос в сторону ничтожных двадцати минут. Вот они — парадоксы литературы! Правы скептики, утверждающие ее оторванность от реалий бытия!..

А засим вернемся к Стасику.

Он явился домой минут через сорок после мамули — грязный, умученный, но на удивление тихий.

Наталья, изнервничавшаяся в ожидании, накрыла, как умела, стол, бутылку коньячка «Бисквит» из бара достала, думала — от нервов, а Ксюху заставила выдраить ванну, чтобы немного стерилизовать мужа и отца. Ксюха, тоже полная раскаяния, выдраила эмалевую емкость с остервенением, полбанки «Гигиены» для любимого папы не пожалела. А когда папа вошел в квартиру, можно сказать, босой, поскольку эластичные носочки не выдержали долгого контакта с московским асфальтом, то, ни секунды не промедлив, бросилась наполнять ванну, взбивать в ней бадусанную пену и полотенце принесла чистое, Стасикино любимое, белое с красным клоуном по имени Бозо: такая над клоуном надпись имелась, скорей всего — имя.

— Как ты добрался? — задала глупейший вопрос Наталья, забирая у мило улыбающегося мужа дорогие ему ботиночки и ставя их в угол прихожей.

Задала она вопрос и сама себя укорила: дура-баба, добровольно нарываешься на легкое хамство, считающееся в их доме тонкой иронией. В обычное время Стасик ответил бы так: «Пешком!» И интонация была бы соответствующей: мол, каков вопрос, таков ответ.

А сейчас он сказал непривычно тихим голосом:

— Спасибо, Наташенька, хорошо. Было тепло, и ветер тихий… Хорошо бы помыться! Можно?

— О чем ты спрашиваешь? — закудахтала Наталья, захлопала крыльями, начала расстегивать Стасику рубаху, стаскивать ее с могучих плеч. — Ксюха, как ванна?

— Готова! — Ксюха тоже удивлялась странному поведению папочки, но виду, гордая, не показывала. Стояла, прислонившись к стене, с независимым взглядом, но и — с легкой красочкой сочувствия на лице: глубоко в глазах, в чуть опущенных уголках губ… Папина дочка…

— Спасибо, Ксюшенька, спасибо, родная, — нежно повторял Стасик, вылезая из джинсов, снятых с него Натальей, перешагивая через штанины и идя в ванную комнату. — Спасибо, мои дорогие, за все, спасибо за то, что вы у меня есть…

И только щелкнувшая изнутри задвижка прервала необычно теплый и нежный поток благодарности.

Пахло фантастикой. Или же нервное потрясение оказалось слишком сильным даже для закаленной психики Стасика? Да и какая же она закаленная, раз уж прямо посреди улицы ни с того, ни с сего человек, как чурка безмозглая, выпадает из действительности на целую минуту и проводит ее в потустороннем мире, если таковой существует?

— Что это с ним? — спросила Ксюха, которая не обладала житейским тактом, выработанным мамулей рядом со Стасиком за двадцать лет терпения и труда.

— Помолчи, раз не понимаешь! — оборвала ее мамуля и зря оборвала, поскольку сама ничегошеньки не понимала в поведении Стасика, пугало ее оно — необъяснимостью сегодня и неизвестностью завтра, послезавтра, послепослезавтра… Впрочем, дальше завтрашнего дня Наталья не заглядывала, она никогда не считала себя хорошим футурологом-прогнозистом жизненных коллизий; на сей случай в семье всегда существовал Стасик, а в его отсутствие — Ленка, друг семьи. Ленка призывалась и тогда, когда прогнозировать приходилось кое-что, о чем Стасику знать не следовало. Ленка блистательно проигрывала в голове возможные ситуации, выдавала их «на-гора», ум у нее был цепкий и хлесткий, мужской ум, говорила она сама, ни в грош, однако, мужчин не ставя. Как видите, подруга Ленка являлась хранительницей тайн супругов Политовых с обеих сторон и хранила их на совесть.

Вот ей-то и бросилась звонить Наталья, пока Стасик отмачивал в бадусане стойкий запах индустриальной реки.

Ленка оказалась дома и с интересом выслушала сбивчивый рассказ подруги. Ленка вообще любила леденящие кровь истории с хорошим концом. В данной истории конец, на ее взгляд, был просто замечательным.

— Чего ты квохчешь? — спросила она Наталью. — Мужик цел? Цел. Машину починить можно? Можно. Живи и радуйся.

— Я и радуюсь, — всхлипнула от избытка чувств Наталья. — Только Стасик какой-то…

— Какой? Ненормальный?

— Ага…

— Дура! В медицине надо разбираться!.. Эпилептиформное расстройство сознания может произойти и с тобой, и со мной, и с кем угодно. Подумаешь — событие: сознание отключилось! Стасик об этом никогда и не вспомнит. Здоров он, здоров, не ной, старая. А вернется Игорь — проконсультируешься на всякий пожарный… Мне приехать?

— Не надо, — по-прежнему гундосила Наталья, страстно желая верить добрым словам Ленки и почему-то боясь им поверить. Почему? Из суеверия, вот почему. Все мы, надеясь на что-то, суеверно твердим: не выйдет, не выйдет, не выйдет. Заговариваем зубы нечистому. — Я тебе завтра позвоню, ладно! Ты с утра дома?

— Дома, где еще. Только позвони, слышишь? А то… — Угроза была абстрактной, своеобразная форма успокоения.

А тут и Стасик из ванной вышел — благостный, чистый, в девственно-белом махровом халатике.

— Кушать хочешь? — бросилась к нему Наталья. — И коньяк там…

— Спасибо, мамуля, — по-прежнему нежно отвечал Стасик, обнимая Наталью одной рукой, подманивая другой Ксюху и тоже обнимая ее, несколько сопротивляющуюся незапланированной ласке. — Спасибо, единственные вы мои, только кушать я не хочу. Переутомился, наверно. Я бы лег, если ты, мамуля, не возражаешь.