Джон Уиндем - Ступай к муравью (сборник)

— Должно быть это мадера? — кивнула я на бокалы.

Она изумленно вскинула брови, потом улыбнулась и кивнула с явным удовлетворением на лице.

— Что ж, кажется, вы одной-единственной фразой подтвердили правильность и целесообразность вашего визита сюда — сказала она.

Горничная вышла, и мы обе потянулись к бокалам.

— И все же, — продолжала Лаура, — давайте-ка поподробнее все обсудим. Скажите, дорогая, они объяснили, почему направили вас ко мне?

— Нет. — Я отрицательно качнула головой.

— Потому что я историк, — сказала она. — А заниматься историей в наши дни позволено и доступно не каждому. Это своего рода привилегия нас очень мало. К счастью сейчас понимают, что ни одной отрасли знании нельзя дать отмереть окончательно и все же некоторые из нас вызывают м-мм настороженность политического характера. — Она неодобрительно усмехнулась. — Однако когда нужно что-то выяснить приходится обращаться к специалисту. Они что-нибудь говорили о диагнозе, который вам поставили?

Я опять помотала головой.

— Так я и думала. Это у них профессиональное, не так ли? Что ж, я передам вам все, что сказали мне по телефону из Дома материнства. Пожалуй, лучше всего начать именно с этого. Мне сообщили, что с вами беседовало несколько врачей, которых вы сильно заинтересовали, озадачили и надо полагать расстроили. Бедняги ни у кого из них нет ни малейших исторических знании они ровным счетом. Словом две из них убеждены, что у вас психическое заболевание — мания шизофренический бред и так далее. Остальные склонны полагать, что с вами произошел гораздо более редкий случай — трансформация личности. Это действительно большая редкость. Известно всего три подобных зарегистрированных случая, но интересно, что два из них связаны с препаратом «чюнджиатин», а третий — с лекарством сходного происхождения. Итак, большинство из беседовавших с вами врачей сочли некоторые ваши ответы связными последовательными убедительными и полностью совпадающими с тремя уже известными случаями. Но так как они не знают практически ничего, что выходит за рамки их профессии, очень многое в вашем случае выглядит. С одной стороны им трудно в это поверить с другой — у них нет возможности проверить. Для этого им и нужно мое профессиональное мнение. Ваш бокал пуст, дорогая, позвольте, я налью вам еще.

— Трансформация личности — задумчиво повторила я, подставляя бокал — но если такое возможно.

— О, нет никаких сомнении в том, что в принципе это возможно. Те три случая, которые я упомянула, определены совершенно точно.

— Это очень похоже… — вынуждена была согласится я. — В каком-то смысле это действительно может быть… Но, с другой стороны, эти элементы галлюцинации тут, безусловно, присутствуют. Скажем, вы — вы сами — кажетесь мне совершенно нормальной. Но взгляните на меня!… И на свою маленькую служанку! Тут явный бред — иллюзия! Мне лишь кажется, что я — такая — нахожусь здесь и разговариваю с вами… Этого не может быть в действительности, а значит… Значит, где же я на самом деле?

— Я понимаю, и, быть может, лучше, чем кто бы то ни было, насколько нереальным вам кажется все это.

Она помолчала, задумчиво глядя на меня.

— Вы знаете, я, пожалуй, столкнулась сейчас с самым интересным случаем за всю мою довольно долгую жизнь. В каком-то смысле мне повезло, но я понимаю, дорогая, как вы сейчас воспринимаете то, что вас окружает, — повторила она. — Я провела столько времени среди книг, что это иногда кажется нереальным и мне. Скажите, дорогая, когда вы родились?

Я ответила.

— М-да, Георг Шестой, стало быть. Следующей, второй войны вы не помните?

— Не помню, — подтвердила я. — Меня еще не было на свете.

— Но вы можете помнить коронацию следующего монарха. Кстати кто это был?

— Елизавета… Елизавета Вторая. Моя мать водила меня смотреть, — сказала я.

— Вы что-нибудь запомнили из этого зрелища?

— Честно говоря, не очень много… Разве что… Целый день напролет шел дождь, а больше, пожалуй, ничего существенного, — созналась я.

Мы еще немного побеседовали в таком духе, пока она, наконец, не улыбнулась одобрительно кивая.

— Ну что ж, теперь у меня не осталось ни капли сомнений. Я кое-что слышала об этой коронации. Великолепное, наверное, было зрелище в аббатстве. — Она помолчала и легонько вздохнула. — Вы были очень терпеливы и любезны со мной дорогая, и, конечно, будет справедливо… Теперь настала ваша очередь кое-что выслушать. Но боюсь, вам будет это нелегко.

— Вряд ли меня может что-нибудь удивить после тех тридцати шести часов, которые я провела здесь.

— Сомневаюсь, — возразила она, не отводя от меня внимательных глаз.

— Скажите, — попросила я, — пожалуйста… объясните мне все… если можете!

— Ваш бокал, дорогая, разрешите, я налью вам еще. И я скажу вам все. — Она наполнила оба бокала. — Что поразило и поражает вас больше всего? Из окружающей вас реальности?

— Но… этого так… много. — Я колебалась, не зная, с чего начать.

— Может быть, тот факт… то обстоятельство, что вы ни разу за все время не встретили здесь мужчину? — подсказала она.

Я постаралась вернуться к моменту моего «пробуждения». Вспомнила как одна из «Мам» удивленно спросила «Что значит — мужчина?»

— Пожалуй, — сказала я, — пожалуй, это — одно из самых…

Она медленно покачала головой.

— Их больше нет дорогая. Ни одного. Нигде.

Я тупо уставилась на нее. Выражение ее лица было серьезным и участливым даже жалостливым. На нем не было ни тени притворства. Некоторое время я молча переваривала услышанное пока, наконец, у меня не вырвалось:

— Но… Это невозможно!!! Ведь где-то должны быть… Вы же не можете… Как же вы тогда?… То есть я хочу сказать!…

Она вздохнула.

— Я понимаю, это кажется вам невозможным, Джейн… Вы разрешите называть вас Джейн? Однако это действительно так Я пожилая женщина, мне скоро будет восемьдесят, и за всю свою долгую жизнь я ни разу не видела мужчину разве что на древних картинах и полуистлевших фотографиях. Пейте шерри, дорогая, вам станет лучше. Боюсь, я очень расстроила вас. — Она помолчала, давая мне время прийти в себя. — Я примерно представляю себе, что вы сейчас чувствуете. Видите ли, я знаю историю не только по книгам. Когда я была совсем девчонкой, мне довелось слышать множество историй от моей бабки. Тогда ей было что-то около восьмидесяти, но память у нее была хорошая, и рассказчица она была прекрасная. Я словно сама видела те тот мир, о котором она говорила, те места. Но это было настолько другим, так чуждо. Так непохоже на все, что меня окружало. Мне было трудно понять ее. Когда она говорила о юноше, с которым была когда-то помолвлена, слезы струились из ее глаз. Она плакала, конечно, не из-за него, а из-за всего утраченного ею мира — мира ее юности. И даже тогда мне было непонятно, что она испытывала. Да и как я могла понять? Но теперь, когда я сама стала старой и так много прочла, я могу приблизительно представить, что она должна была чувствовать, вспоминая о былом. Скажите, дорогая. — Она взглянула на меня с острым любопытством. — А вы… вы тоже были помолвлены?