Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001 - Альберт Беренцев

— Нет, но я сам джинн! Моя мама…

— Ила. Послушай меня внимательно. Джинн не может быть ничьей мамой. Неужто ты думаешь, что я — шаэль и самый искусный послушник нашего шейха — не знаю? Джинн не способен совокупиться с человеком и дать потомство. Твоя мама не могла быть джинном. Как не можешь им быть и ты.

Я окончательно запутался и понурил голову.

— Тебе решать, Ила.

— Я хочу… Я должен… Я мог бы продолжить исполнять мои обязанности старейшины, до приезда Шамириам.

— Хорошо. Но знай, что ты в смертельной опасности. Я могу дать тебе телохранителя — одного из моих белых мюридов.

— Нет. Не нужно.

— Ты ищешь смерти, Ила?

— А разве не все мы её ищем? Шамириам учила, что этот мир — тюрьма и темница. Что злой Творец заточил нас в этих гадких телах — смертных и болящих, и лишь со смертью наших тел мы освободимся и вкусим Рая…

— Не обязательно, Ила. Наш шейх свободен от боли, страха и смерти уже при жизни. Он выкупил свое тело у злого Творца, он подчинил свое тело Отцу Света, и вот — он свободен и жив. И будет жить вечно. А самоубийцы попадают в ад, тебе это отлично известно. Этому тебя Шамириам тоже учила.

— Да, но если братья убьют меня — разве я буду самоубийцей? Я тогда буду мучеником, и моя смерть искупит все мои грехи — кровью…

— Знаешь в чем разница между самоубийцей и святым мучеником? — спросил Нус, и тут же сам и ответил, — В намерении. Не в делах, а только лишь в намерении. Мученик свидетельствует о вере и величии Отца своей смертью. Он не желает себе смерти, а желает дать свидетельство о силе Отца Света своим мученичеством. Ты же хочешь умереть, Ила. И это — грех.

— Да, но я виноват!

— Кто ты такой чтобы решать — виноват ты или нет? Ты возомнил себя Отцом Света или может быть шейхом? Смири свою гордыню, Ила. И живи дальше. Если сможешь. А суд оставь шейху и Всевышнему. Суд — это не твоя задача, мой мальчик. Даже суд над самим собой. Лишь Бог судит.

И Нус ушёл. А во мне происходила мучительная внутренняя борьба, будто у меня в сердце схлестнулись две свирепые армии.

Я поглядел на древний монолит в центре двора, возле монолита одиноко слонялся Заки.

— Заки!

Паренек тут же подбежал ко мне.

— Куда делись Кадир и Усама?

— Бездельничают, — тут же сообщил Заки, он, как и всегда, был в курсе ситуации, — Ты же сказал им стоять возле камня лишь до дневной молитвы.

— Разыщи их, пусть возьмут коней, Бурхана в качестве проводника, и погребут тело своего друга Муаммара, как положено. До темноты успеют. Потом…

Я призадумался. Мне приказано было жить — значит, буду жить. Вопреки всем моим желаниям и аду в моей душе.

— Потом пусть отправляются в темницу. Запри их там до приезда Шамириам. Меня попытаются убить еще раз, Заки.

— Откуда ты знаешь?

— Это было открыто шейху, а шейх передал Нусу, а Нус — мне. Кому мы еще не можем доверять, Заки?

Заки назвал в ответ шесть имен.

— Всех в темницу, — приказал я, — Места там хватит.

— А если они взбунтуются…

— Ну пусть попробуют. Я все еще старейшина, так что мое слово — все равно что слово Шамириам, а её слово — все равно что слово шейха, а слово шейха — все равно что слово самого Отца Света. Возьми себе в помощь «святую восьмерку», тех послушников, кто уже достиг уровня медитации сердца. Пусть помогут тебе препроводить всех неверных братьев в темницы. «Святая восьмерка» не взбунтуется, эти верны шейху, а значит и мне.

— Я все сделаю, — кивнул Заки, — Вот только если шейх сказал, что на твою жизнь все равно будет покушаться…

— Пусть покушаются. Я сделаю все, что смогу, а остальное — в руках Отца Света. Иди, Заки. А мне надо заняться работами. Я все еще старейшина. И теперь, когда восьмерых братьев мы отправим в темницу — работать остальным придется еще усерднее.

Мне отчасти полегчало. Тот факт, что я старейшина, утешал меня — по крайней мере, зачем-то я еще в этом мире нужен, хоть что-то хорошее я сделать смогу.

Остаток дня прошёл в трудах, молитвах и медитациях, и нового бунта не случилось. Все потенциальные бунтовщики сидели под замком.

Вечером Заки сообщил мне, что братия крайне встревожена и ропщет, но это я знал и без него.

Ночевать в черной Башне я не стал. Я боялся, что кто-то еще умрет во сне этой ночью, и братия явно боялась того же. Может быть если я уйду подальше от братьев — то они перестанут умирать?

Так что после позднего ужина я вышел на пустой двор, развел себе небольшой костерок, и устроился прямо под звездами, постелив себе два верблюжьих одеяла и укрывшись еще двумя, ибо ночи все еще были холодными.

Я спал тревожным сном, каким всегда спит караванщик, когда ночует не под крышей, и во сне увидел обрывки всех трех моих обычных видений — сцена убийства моей семьи, марширующие во подземным залам монстры, падение в бездну…

Все причудливо смешалось в моих снах, как и в моем сердце. Уже проснувшись с первыми лучами солнца, я осознал, что в моих снах чего-то не хватало, что-то обычное и привычное там отсутствовало. И я понял, что там не было золотой девушки с мечом. Были крики, была смерть моей мамы, были шаэли в черных чалмах… Но шаэли призывали не золотую деву, а ничто, и ничто же убило и мою маму. И я бежал от ничего.

Это было странным. Один из самых странных моих снов.

Глава 39: Как мистики охотились на йети, а нечто охотилось на мистиков

На следующий день напряжение стало невыносимым. Я хотел стать мучеником, чтобы искупить мои грехи, но мученичество ко мне не шло. Злой Творец играл со мной в злые игры!

Не случилось никакого бунта, не было новых попыток убить меня. И из братии больше никто не умер. У меня был соблазн выпустить из темницы потенциальных бунтовщиков, был даже соблазн спуститься к ним туда в темницу и предложить бой…

И мне потребовалось неимоверное усилие, чтобы этого не сделать. Я усердно молился и медитировал, хотя именно в тот день