Больничные байки - Ольга Рубан

показалась голова — нечто вытянутое, костистое, оканчивающееся неожиданно пухлым и мягким, влажно поблескивающим наростом, напоминающим огромный и уродливый розовый бутон.

Ксюша набрала в грудь воздуха, чтобы истошно завизжать, и тут же вторая лапа протянулась через всю длину кровати, задевая тело, цепляя пижаму, и легла на лицо. Визг так и застрял в горле. Горячая, воняющая давно нечищеным террариумом, лапа мягко надавила ей на щеку, отворачивая Ксюшино лицо на сторону и прижимая к подушке, а следом раздался густой, булькающий то ли рык, то ли голос… то ли рык, рядящийся под человеческий голос: «Чыдып ал, кыс… Амыр-менди мен…».

Давясь слезами, Ксюша вздрогнула, когда ног снова коснулось дыхание, а потом ее правую стопу целиком поглотило нечто, что не могло быть ничем иным, как тем самым бутоном. Раскрывшимся. Влажная, мягкая, жаркая дыра. Она даже чувствовала задевающие щиколотку зубы и жадно гуляющий по пятке язык.

Сознание заволокло всепоглощающим ужасом. Она натянулась, задрожала, приготовившись к тому, что в любую секунду почувствует, как зубы вопьются в лодыжку, перегрызая кости, но вместо этого невидимые губы плотно сомкнулись на ней, погружая стопу в вакуум, и начали вдруг… сосать…

Тело обдало жаром. Казалось, что очаги, которые прежде гнездились у нее в малом тазу, позвоночнике и ногах, вдруг в мгновение ока распространились на все тело.

«Меня сейчас не станет! Боже, прости! Мамочка!» — Ничего не соображая от навалившейся паники и предчувствия близкой смерти, девочка замерла, готовая принять свою участь.

И в следующую секунду ее не стало.

…

Задохнувшись, она резко села, заполошно оглядывая помещение, залитое розоватым декабрьским солнцем.

— Страшный сон приснился? — послышался Лизкин голос откуда-то сзади.

Ксюша торопливо откинула одеяло, уверенная, что вместо стопы увидит обглоданную кость на окровавленном матрасе, но… ноги были совершенно невредимы.

— Пора уже завязывать с такими снами, — пробормотала она срывающимся голосом, ощупывая ноги и внимательно разглядывая крошечное бурое пятнышко на пижамных штанах. Как раз там, куда (во сне?) впился жуткий коготь. Трясущимися руками она закатала штанину и выдохнула. Ни царапины! Да и само колено выглядело как-то непривычно. Она не сразу сообразила, что почти пропала болезненная шишка над ним, которая в последнее время все больше затрудняла ходьбу.

— Полночи мне опять спать не давала, — меж тем, недовольно гундела Лиза, — Неужели обязательно так громко стонать? Если не помогает обезбол, пусть твоя матушка попросит перевести тебя на что-нибудь более сильное.

Ксюша не отвечала и, чутко прислушиваясь к своему телу, аккуратно откинулась обратно на спину. Утренняя «инвентаризация» уже давно вошла в привычку. Где что болит? Где боли усилились, а где, быть может, и утихли… Вспомнив, как при пробуждении она резво села, девочка запоздало скривилась от боли в пояснице. Правда, боль была ненастоящая, фантомная. Даже не боль, а воспоминание о ней — обязательной при любом резком или необдуманном движении.

На самом деле, поясница впервые за четыре месяца молчала… Молчал и весь остальной организм. Все тело ощущалось мягким и теплым, как подтаявшее масло — непривычно расслабленным.

Понаблюдав некоторое время за пляской солнечных зайчиков на пластиковом потолке, она поднялась и осторожно подошла к окну. Лизка, примеряющая свой парик, проводила ее насмешливым взглядом и фыркнула.

— Напоминаешь мою бабку. Она тоже каждое утро «расхаживается».

— Я и чувствую себя бабкой, — покорно отозвалась Ксюша, любуясь розовым утром. Больничный двор был усыпан свежим снегом. Дворник только начал мести дальний угол, и Ксюше очень захотелось открыть окошко и попросить его остановиться. Зачем портить такую красоту?! Сейчас бы одеться потеплее, намотать на нос шарф и просто… погулять.

Она осторожно выгнулась в пояснице, и ей показалось…

— Куда ты? — раздалось ей в спину, но Ксюша не ответила, торопливо захромав из палаты.

В последнее время она старалась почти не опираться на правую ногу. Но сейчас хромота была вызвана не горестной необходимостью, а скорее, привычкой, ведь колено тоже подозрительно молчало!

Она шмыгнула в туалет, защелкнулась и поспешно сдернула рубашку, стараясь разглядеть в небольшом зеркале свою спину. Гибкая и гладкая с глубокой ложбинкой вдоль позвоночника!

Отёк спал!

Нет, улучшения у нее за полтора года болезни были! И не единожды. Но только после убойных доз химии. Метастазы сначала останавливали свой рост, а потом начинали распадаться. Но ведь химия только через четыре, а эти чертовы шишки до последней ночи только росли!

Она мысленно запнулась и, с зачарованным видом уставилась на себя в зеркало.

До последней ночи…

Ей отчетливо вспомнилась огромная, бугрящаяся жилистыми формами тень, таящаяся в ногах ее кровати, корявая длинная лапа, прижимающая её голову к подушке, толстые губы, сосущие ее стопу с омерзительной интимностью. Как какая-нибудь шлюха сосет…

Лицо ее вытянулось, опустело, приобретя почти имбецильные черты. Она заметила это и поспешно отвернулась, соображая, что делать дальше.

Сжав челюсти, она резко наклонилась и коснулась кончиками пальцев пола. Поясница не отозвалась. Она выпрямилась и сделала несколько приседаний. Колени приглушенно, но совершенно безболезненно, хрустнули. Чисто с непривычки.

Неужели все-таки…?

Душа требовала немедленно бежать на поиски Анны Николаевны, требовать КТ вне очереди, громко заявить если не о полном исцелении, то о значительном улучшении, но Ксюша медлила, кусая губы. Отчаянно хотелось верить в чудо, но за время своего лечения она усвоила, что чудес не бывает. Она боялась, что это всего лишь запоздалое действие придурковатого трамадола. Боялась, что улучшение временное и незначительное и вскоре сменится еще большими страданиями. Более того, повинуясь суеверному страху, она была убеждена, что страдания усилятся прямо пропорционально тому, какой триумф она сейчас позволит себе испытать.

Вспомнилась любимая папина присказка: «Деньги любят тишину». Дескать, никому не рассказывай, сколько у тебя денег, если не хочешь, чтобы их стало меньше. Ксюша всегда думала, что папа имеет в виду воров, и только сейчас ей пришло в голову, что он говорил о чем-то более эфемерном, мистическом. Может, о сглазе?

Так и с болезнью. Когда ей становилось лучше, она никогда не хвасталась этим перед другими ребятами. Ей казалось, она делает это из соображений деликатности, ведь рассказывать о своих успехах в больнице, где почти каждый стоит одной ногой в могиле — неприлично и жестоко. Но сейчас ей показалось, что она лукавила и просто опасалась негатива и зависти, которые, как знать, быть может, способны подействовать на нее на каком-то потустороннем, тонком плане и аннулировать любые улучшения.

Если же речь все-таки идет о чуде… Быть может, есть какие-то правила, которые она по незнанию, нарушит и упустит свой шанс. Это чудовище что-то говорило… Что-то… Она не запомнила ни слова из клокочущей