Оловянный солдатик - Юлия Лим

Вскидываем кулаки.

– Цу, е, фа!

У меня «ножницы», у него «бумага».

На второй раз – мои «ножницы» ломает его «камень».

– Че, не хочешь на ничьей затормозить? – ухмыляется Щербатый.

Довольный такой, будто уже знает исход игры.

– Цу, е, фа!

– Ну блин! Как тебе удается, а? – канючит он.

– Удача, – похлопываю его «камень» своей «бумагой» и направляюсь к дому.

– Ты совсем сбрендил, что ли? – шипит Щербатый.

Оборачиваюсь к нему, сжимая ручку входной двери.

– А че?

– Кто воровать через парадный заходит?!

– Ну, я! Ты против, что ли?

Пока он дуется, проворачиваю круглую ручку как можно тише. Ступаю на поскрипывающие половицы. Нас обдает влажным теплым воздухом с удушающим запахом лекарств. Справа виднеется арка в кухню, слева гостиная, а впереди две двери. Из-за одной, приоткрытой, доносится сонное сопение.

Кошусь на Щербатого и нехорошо так улыбаюсь. Его лицо становится многострадальным. Вальяжно указываю на приоткрытую дверь, а сам отправляюсь к другой.

– Может, сначала на кухню, а? Там точно серебро есть столовое, – шепчет Щербатый.

Качаю головой. Мы уже не раз так делали, и это начало утомлять. Самое ценное хозяева обычно хранят рядом с собой: на прикроватной тумбе, под кроватью, в шкафах. И хоть мы оба идем на риск, мы знаем: он того стоит.

Проскальзываю внутрь, прикрываю дверь как можно тише. Отрываю пятку, касаюсь мыском кеда половицы и вожу ступней влево-вправо. Не скрипит. Бегло осматриваю комнату. На кровати спит старуха – из окна ее лицо щупает бледный лунный свет.

Я не раз думал, каково это – спать в своей постели, в своем доме рядом со своей семьей. У меня-то такого нет. Наверное, поэтому мне легко брать чужое, прикрываясь плащом ночи. Пока не видят, не осудят, а я могу делать все, что захочу.

Подхожу к тумбе, посматривая на старуху, как ее назвал Щербатый. Вроде не такая уж и старая. Выдвигаю ящики и обнаруживаю в одном бархатную коробочку. Раскрываю. Кольцо. Похоже, золотое. Вытаскиваю и сую в карман.

Рядом раздается протяжный храп. Вздрагиваю, отшатываюсь, едва не выронив коробку.

Пронесло.

Склоняюсь к старухе, чтобы рассмотреть ее получше. Щербатому все равно, как выглядят люди, которых мы грабим, а я хочу их запомнить. Вряд ли в мире есть хоть один серийный форточник или карманник, который запоминает своих жертв. Они не представляют для него никакой ценности. Я же запоминаю историю каждого.

Передо мной не просто дрыхнущая старуха, звучащая как мотор трактора, что вот-вот отдаст концы последним хлопком. Передо мной владелица золотого кольца. Наверное, от мужа осталось, который давно помер.

Присматриваюсь к ее пальцам, скрещенным на животе, выискивая след от кольца. Толком не видно, блин. Отставляю коробку на тумбу и осторожно касаюсь морщинистых пальцев. Да и не такие уж они и морщинистые. Словно только начинают скукоживаться. Теплые, сухие.

Кошусь на старуху, затем провожу по ее безымянным пальцам. Непонятно. Никакого следа не чувствуется.

– Верни-ись! – вскрикивает она и резко садится на кровати, распахнув веки.

Замираю, вывернув голову в ее сторону. Глаза, словно у слепой, мечутся из стороны в сторону, выискивая кого-то.

Подавшись вперед, старуха сжимает меня за плечи и тянет тягуче низким голосом:

– Верни-и-ись!

Вырываюсь, отшатнувшись, задеваю тумбу. Коробка падает с оглушающим в тишине стуком. Старуха промаргивается, замечает коробку, а после поднимает совершенно осмысленный взгляд.

– Ты… Отдай!

Разворачиваюсь и бегу из комнаты. Щербатый в коридоре только успевает раскрыть рот. Хватаю его за руку и тащу за собой, спасая. Тяжелые торопливые шаги преследуют нас. Они уже за спиной, я ощущаю затылком болезненный взгляд женщины.

– Отдай! – воет она в ночи на крыльце, но мы со Щербатым быстрее. – Отдай же! Оно бесценно!

Под истошные крики мы подбегаем к черте, где город пропадает и начинается лес.

– Будь ты проклят, вор малолетний! – доносится вслед.

Х Х Х

Меня окружает белое. Странное.

Но я все еще жив.

От меня не так-то легко избавиться!