Александр Бруссуев - Радуга 1

Дядя Ваня, внимательно наблюдавший за Иваном своим единственным глазом, сразу перешел в наступление.

— Наливай, — певуче растягивая звук «а», сказал он.

Ваньша, благоразумно захватив с собой весь рюкзак с амуницией, отдал своему проводнику всю ополовиненную бутылку.

— Не торопись, дядя Ваня, — проговорил он. — Давай, что ли, выпьем по-человечески, с закуской. Потом пойдешь по своим делам, я обратную дорогу уже сам найду.

Закуска образовалась знатная: белорусское сало, соленые галеты, буженина и зелень.

— У тебя там часом грецких орехов нету? — спросил дядя Ваня и заскорузлым пальцем покачал один из своих оставшихся клыков.

Иван сконфуженно поджал губы: был еще горький шоколад и сухарики.

Тем не менее они выпили — дядя Ваня грамм сто из новой бутылки, Иван ограничился двадцатью, старательно закусив салом с петрушкой и луком. «Местный житель» запихал в рот полоску мяса и стал ее посасывать, как леденец. Его лоб покрылся крупными каплями пота.

Видя, что проводник стремительно, как горная лавина, пьянеет, Ванадий решил закрыть «рюмочную»:

— Хорош, дядя Ваня, бери бутылку и иди домой. Поешь там рыбки, или еще чего-нибудь, поспи. Давай-давай.

— Чего? — удивился тот.

— Домой, говорю, иди.

— Зачем домой? — удивился дядя Ваня. — Я теперь здесь живу. Понимаешь ты, человек дорогой?

Кое-как удалось уговорить норовившего нырнуть в беспамятство старого рыбака двигать в сторону своей избушки. Он бешено вращал единственным глазом, грозил во все стороны кулаком и пытался ругаться матом.

Иван, быстро покончив с едой, наконец, осмотрелся. Если не считать похожего на бумеранг краеугольного камня, то от былого фундамента осталось всего ничего: пара-тройка валунов, носивших следы легкой обработки человеческой рукой. Это казалось удивительным: куда остальное-то подевалось? Надо было пройтись по окрестностям.

Вообще-то сюда он приехал не за этим, и даже не затем, чтобы напоить дядю Ваню до обычного ему невменяемого состояния, но все-таки решил расширить круг поисков. Его усилия не пропали втуне. Где-то за полкилометра от предположительно располагавшегося комплекса Андрусовой п?стыни, ему посчастливилось натолкнуться на целую свалку громадных, заросших мхом и мелким кустарником валунов. Они громоздились только на ограниченном десятью квадратными метрами пространстве леса. Конечно, такое в естественной природе тоже может встретиться, если бы в хаотично расположенных друг на друге камнях не проглядывались следы от некогда существовавших железных стяжек — таких кованых прутьев, теоретически служивших для крепления между собой громоздких конструкций, не способных ввиду своего значительного веса удерживаться слоем строительного раствора. Железо, конечно, сгнило, но высверленные в булыжниках отверстия обратно зарасти не могли. К тому же по какой причине на занесенных перегноем и мусором участках земли между валунами не растут большие деревья, в то время, как вокруг их полно? Потому что деревья не могут расти там, где мало почвы. Значит, камни здесь специально свалены, чтобы закрыть собою какую-то большую и глубокую дыру. Все эти доводы в совокупности говорят только о том, что естественная природа тут ни при чем, дело это человеческих рук.

Иван, довольный собой, потер ладони друг о друга — значит, существование подземного хода от Андрусово до, извините, Валаама не совсем выдумка. Причем, не просто хода, а целого тракта, по которому могла проехать телега. Если предположить, что этот устроенный завал — начало подземной дороги, идущей под берегом вплоть до самого близкого места к острову, то следует поискать невеликий собой человеческий доступ, который должен располагаться внутри былых строений Андрусовского ансамбля.

Ванька повернул к берегу, едва сдерживаясь, чтобы не припустить бегом.

Он провел еще два часа, рыская по ограниченному им же самим периметру предполагаемых в древности строений. Этого времени оказалось достаточно, чтобы обнаружить лаз. Интуиция, наметанный глаз, здравый смысл и какой-то непонятный след, словно кто-то уже занимался здесь тем же самым, помогли ему определиться: в этом месте можно лезть под землю.

Это была каверна между камней, куда с трудом можно было протиснуться, но дальше она окультуривалась в аккуратную и вполне просторную дыру куда-то в темноту и неизвестность. Иван затосковал: одному лезть было никак нельзя, против всяческих правил. Но бросать все и ехать домой ждать заработавшегося Суслова — это было свыше всяких сил.

«Ладно», — подумал он. — «Просто посмотрю, куда идет ход, и вернусь обратно. Не засыплет же его, право слово, если за столько лет не засыпало! К тому же кто-то ведь уже лазил сюда совсем недавно. Кто-то лазил?»

Ванадий опешил от того, что на уровне подсознания уже согласился: он здесь не первый. Хотя, если бы его попросили указать следы, подтверждающие такие домыслы, он бы, наверно, этого сделать не смог.

Облачившись в свой «боевой» комбинезон и самым тщательным образом проверив свое снаряжение, Иван полез под землю.

28. Макс в Смоленске

Жить в Смоленске было грустно, еще грустнее, наверно, где-нибудь в Питере, или, не дай бог, Москве. Хорошо — на даче, где пруд с оскорбленными в лучших своих намерениях комарами, тишина, сосед с титановой пластинкой в голове и гладкошерстный фокстерьер Буч. Комары требовали крови, но удаляться от воды боялись — фумигаторы во всех ближайших строениях с электричеством полностью подавляли их кровожадность. Сосед иногда ненавязчиво составлял кампанию вечером, когда никаких дел не предвещалось и можно было попить пива под вяленую рыбку, красного вина под шашлык или водку под селедку. Они никогда не спорили и беседовали только о том, что не вызывало в душе тоскливого страха перед будущими событиями, либо после минувших. Буч все это время сидел рядом и внимательно слушал — это для него было самым настоящим собачьим счастьем. К нему обращались, иногда гладили по голове, и он, пожирая глазами хозяина и его друга, кивал своей головой и вилял хвостом.

Макс волею судьбы и по причине своей слабохарактерности оказался после окончания факультета тяжелого машиностроения Ленинградского Политехнического института в милиции. В родном Смоленске деваться больше было некуда, вот он и был принят на службу в ряды внутренних дел по настоянию родителей. Те были рады, пристроив единственное чадо на работу в столь тяжелое для страны переломное время. А уж как рад был Максимилиан! Еще в армии в незабвенной воинской части Украинского горда Ромны он заподозрил в себе стойкую неспособность к Уставу, приказам, воровству и издевательствам. Как бы посмеялись его армейские кореша, увидев его в дурацкой школе милиции, где ему присвоили почетное звание «лейтенант». Но он, как человек обязательный, стиснул зубы и каждый день ходил на службу, напялив на себя серый мундир: надо — так надо. Родители гордились сыном, который так и жил с ними: обзаводиться семьей и переезжать куда-то в отдельную жилплощадь, пусть даже общежитскую он не торопился.

Макс работал почему-то в отделе кадров, нес дежурства, ходил на совещания и как можно безболезненнее пытался избегать неформального общения с коллегами. Видимо, его академическое образование наложило вето на настоящую милицейскую работу с поимкой преступников, ночными засадами под косыми осенними дождями, перестрелками и самбистскими единоборствами против «жигановских» финок, возвращениями в казну государства украденных миллионов, «бандитскими пулями» из-за угла. Дальше папок с делами личного состава его не допускали, хотя он и сам старался никуда от своего отдела не удаляться.

Иногда, когда становилось очень погано от увиденного и услышанного в стенах их славного заведения, он мечтал, что после получения диплома не вернулся домой, а поехал куда-нибудь, например, в Тольятти. Работал бы там на автогиганте каким-нибудь мастером, в свободное от работы и недополученной вовремя зарплаты время занимался бы туризмом. Ходил бы по маршрутам, ночевал в палатке, встретил бы хорошую девушку Веру, женился бы и приобрел к свадьбе однокомнатную квартиру. А ко дню рождения дочки Катеньки поменял бы работу на более стабильную в немецкой кампании. Немецкий-то Макс знал отлично, проведя все сознательное детство в старой доброй ГДР. Эх, была бы жизнь!

Но природа естества не терпит условностей, поэтому он довольствовался тем, что есть: новыми погонами старшего лейтенанта за выслугу лет, кривыми ухмылками в лицо настоящих профессионалов и злобным шепотом в спину остальных прочих «коллег». Однажды случилось очередное дежурство, навевающее всегда воспоминания о былой армейской службе с нарядами по роте. Ничего особого, просто еще одна ночь вне дома, но именно в тот субботний вечер прапорщицко-сержантский состав, обозленный по причине загубленного выходного дня, устроил для себя развлечение. Кто-то из них ездил в патрулях по городу, кто-то реагировал на звонки граждан, разруливая бытовуху и мелкое хулиганство, но ближе к часу ночи они подтянулись к «управе». Улов в камеры предварительного заключения был вполне приличен: пьяные и трезвые граждане были вынуждены коротать эту ночь за решеткой.