Александр Бруссуев - Радуга 1

Свои откровения Шурик соотнес сначала с Беломорьем, потом уже с Заонежьем. Так ему показалось легче и доходчивей. В первую очередь, для самого себя.

«Есть всего несколько мест, где человек, пусть даже и разделенный с нами десятками веков, желает увековечить свою память», — писал он. — «Люди-то особо не меняются, привычки сохраняются. Нет никаких указаний на то, что те парни, что бегали в свое время с копьями и мечами, были глупее наших современников, ленивым движением пальцев по джойстику способных создать в ближайшей (или дальнейшей) стране „лунный пейзаж“.

На мой взгляд реалистичная, ярко выраженная хозяйственная направленность беломорских петроглифов не может быть истолкована, как выставка достижений народного хозяйства: кто сколько лосей завалил, у кого сколько лодок и чьи танцоры лучше всех пляшут. Зачем тратить драгоценные силы, чтобы потом гордо подуть щеки — вы все козлы, а мы дартаньяны. Скопят силы „козлы“, придут, да как наваляют по рогам, чтоб не зазнавались.

Выбивать, мучаясь картинки, готовясь к охоте и призывая животных „спокойно, пацаны, хоть мы вас тут и поубиваем, но вы останетесь с нами в этом мире, только малость мультипликационные“ тоже нерачительно. Гораздо проще намалевать краской — и иди себе, бей животину. Не одна же охота в жизнь проводится.

Тогда, может быть, такое вот поклонение богам? Чего-то не припомню, чтоб боги были все на одно лицо, к тому же, к примеру, лосиное. Культовые изображения исполнены еще, помимо визуальных отличий от простых смертных, ярко выраженной индивидуальной духовностью. Им всегда приносили дары, либо жертвы. Причем не один раз. А то что получается: стоит, положим, уважаемый всем стойбищем идол. Ему в знак признания и просьбы покровительства хитрые идолопоклонники разок напряглись — и выбили на скале дичь боровую и корову лесную. Приятного аппетита! Получайте вашу жертву, только зубы не обломайте — она же каменная. А в ответ не забудь, уважаемый идол, чтоб у нас, твоих никчемных рабов, кушанье не переводилось, питье не выливалось и дети не болели. Очень правдоподобная картина, только наоборот.

Вообще-то петроглифы, в частности, карельские — выдающиеся памятники, пользующиеся мировой известностью и тд и тп. Памятники! Они увековечивали, стало быть. Где люди пытаются что-то увековечить? Один из вариантов — на кладбищах. На мой взгляд, вполне приемлемое толкование для беломорских, извините, петроглифов.

Помер великий охотник. Светлая память ему. Получите характеристику его славного трудового пути: идут вереницей побитые им лоси, причем каждый год (или сезон) запечатлен отдельно, только сходятся в одном месте, в одной точке, символизирующей, что дальше трофеев уже не будет.

Покинул мир сей другой человек. Пожалуйте, вехи замечательной жизни, чтоб помнили потомки: пляшет он лучше всех, на лыжах бегает, как в свое время Гунде Сван, да и копьем орудует, как римский гоплит. Вечная память героям!

Иначе лоси, уткнувшиеся головами в задницы впередидущих, похожи на египетских верблюдов, обреченных веревкой следовать друг за другом. Идут верблюды и гадят друг другу меж ушей, навоз скатывается по шее и застывает в шерсти. А потом туристы ноги себе пачкают и удивляются: откуда это я на своем „камеле“ в какой-то зеленой дряни извозился? Ну, это вообще-то к делу не относится, просто так вспомнилось неожиданно.

Такие мои мысли по поводу беломорских петроглифов. С заонежскими — все обстоит гораздо сложнее и печальнее.

В основе всех поступков человека лежат помыслы. Если они подразумевают благие действия, но не причиняющие страдания окружающим людям — это круто, это степень совершенства, равная доброте. Такие поступки просто совершаются, еще легче забываются — они естественны природе вещей. Если же результат, пусть самый гуманный, достигается насилием и глумлением — это уже не есть хорошо. Главный побудитель всех начинаний в сокрытом либо явном виде — просто алчущий тщеславный ублюдок, возомнивший свою равность богу и неравность недавним друзьям-приятелям. Тому примеров не счесть. Тот же Шура Дятлов, самодовольный хам, бабахнувший в 86 году Чернобыль, или Никон, чья принципиальная позиция и дешевые понты раскололи церковь. „Я так хочу!“ — говорили они. „Я приказываю!“ — снимали они ответственность с подчиненных. „Я — бог!“ — вопили они своими черными душами. Результаты не замедлили себя ждать.

Старообрядцев избивали долго и старательно, травили не один век, гноили не в одной тюрьме, сжигали не на одном костре. Их забыли, вычеркнули из истории, устраивая подлоги и подмены: уже на льду Чудского озера при полном попустительстве монголо-татарского ига бился за независимость Александр Невский. За чью независимость? Монголо-татар? Против кого? Опальный князь, трижды изгоняемый из Новгорода, столицы „ереси“, всколыхнул общественность и взял власть в свои руки, собрал войско и надавал по рогам всяким там тевтонцам и еще кому-то. Одновременно сын его Василий окончил жизнь свою в тюрьме, несогласный с папой, но не от голода и лишений, а от простого пьянства. Трижды изгоняемый народным „хуралом“ Новгорода — вече, князь все-таки добился своего и спас всю землю новгородскую. Вече — это не просто пьяные подростки или барыги, или уркаганы. Вече — это граждане, миновавшие свой пятидесятилетний юбилей. Стало быть, достаточно повидавшие в жизни, прочно стоящие на ногах, которых невозможно заманить акциями „МММ“, которые обрели за свою жизнь настоящее богатство. И название этому богатству — мудрость. Они трижды прогоняли князя. Уж не за воровство и мздоимство — к этому делу привычные. Обвинение могло быть достаточным для пинка под зад, но недостаточным для лишения головы. Что же это такое, как не заблуждения, как не нарушение традиций и Веры.

Саня Невский неоднократно ездил в ставку на беседы с могущественным Батыем, перетирая свои дела. Прискачет к Батый-хану и говорит: „Батя, в смысле — папа, деньги давай. Революцию будем делать. Будем севера под нас подминать. Не то какой-нибудь твой недруг, типа Фридриха Второго Барбароссы возопит „Дранг нах остен!“ — и все, плакали наши денежки“. Ватикан, простите — Батя-хан (идея Калюжного и Великовского про совпадение не просто имен, а про единую целостность мифического ига с крестовыми походами Ватикана. Упоминаю об этом с почтением, в отличие от уважаемого мной Сан Саныча Бушкова, позволяющего себе мелкую страсть поспекулировать чужими мыслями) почешет в затылке и ответит: „Так какой наш север, если он — их? Там же везде ливы сидят со своим Ливонским орденом и с тевтонцами по корешам“. „Так я их с их верой поганой и побью!“ — отвечает Невский. — „Ты, батя, только денег дай“.

Стоял на Вороньем камне в 1242 году Александр Невский и махал мечом: „Кто к нам с мечом придет, тот с мечом и уйдет!“ В смысле — от меча и уйдет, или от меча погибнет. Скакали тридцать тяжело вооруженных тевтонских рыцарей по льду Чудского озера, а с ними почему-то не очень вооруженные еще кто-то — рыцари Ливонского ордена. Прыгали они и били кованными сапогами апрельский лед, выбирая места поглубже. Как рыбаки в Финском заливе: их уносит в Ледовитый океан, а они, знай себе, корюшку удят. Добились своего, лед треснул, и потонули все скопом. „Ура!“ — закричали новогородцы. — „Мочи козлов. За Русь святую!“

Искали потом археологи, заискались все — ни тебе следов потонувшего рыцарей, ни оружия, ни мечей, даже пресловутого Вороньего камня нету. Пресная вода не настолько агрессивная среда, чтоб превратить в ничто вооружение из высоколегированной стали, что-то должно было остаться, хотя бы в виде хрупких, рассыпающихся в руках или на воздухе фрагментов. Ничего, будто ничего и не было.

После победы Саня опять в орду дернул, а сын Василий запил, заточенный, да и преставился. Почему пьют? Потому что дают выпить. А почему дают выпить? Да потому что безобиден, ни на что не способен, только языком молоть. Но и речи бывают неправильны, особенно во хмелю. Пил Василий со стыда. Не алкоголь выбирает жертву, а жертва — алкоголь (меткая мысль Кивинова). Стыд за совершенное, пусть не им, но с его ведома. Не мог сын не знать, что замышляет папа, даже попытался протестовать, но безуспешно. Помер Вася, пьяница и недальновидный политик. Но, вполне возможно, честный человек. Потому что не было никакого „ледового побоища“, был переворот, была измена, было предательство, была резня и сплавление под гнилой апрельский лед тридцати тевтонцев и сопутствующих им ливвиков — воинственного племени (по исследованиям Льва Гумилева), Ордена Ливонского, иными словами. Политика делалась руками русских князей, среди которых не было людей, были монстры, воплощающие свои помыслы самыми разнообразными методами. Конец Ордену — конец орде. Вороний камень — стоял за городом такой, только Воровий, на нем руки рубили ворам. И головы.

Предположить, что московские политики того времени были честней и благородней, порядочней и принципиальней нынешних можно, конечно. В зависимости, кто от кого зависит, кто кому подчиняется и у кого какая должность.