Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001 - Альберт Беренцев

— Мы заключим этот брак сегодня же, шейх, — заверил шейха местный башар.

А в моем сердце тем временем снова зашевелился червь сомнения. Дело было в словах шейха, на которые, похоже, никто кроме меня не обратил внимания. Спору нет — рассудил шейх, кажется, справедливо. Однако меня смутило то, что говоря об импотенции мужа — шейх сказал, что его мужскую силу «сломал Творец». А исцеление муж, если бы только был праведником, мог бы получить от Отца Света.

Это было уже не в первый раз. Шейх иногда говорил туманно и загадочно, но складывалось впечатление, что все зло этого мира он возводит к Творцу. А все добро — к тому, кого шейх зовет Отцом Света. Выходит, что шейх верит сразу в двух богов — злого Творца и доброго Отца Света, а не в Одного? Нет ли здесь ширка, многобожия?

Эта мысль на миг ужаснула меня, но потом я вспомнил, что ведь я и сам когда-то, до моей чудесной встречи с шейхом, полагал, что миром правит злой и несправедливый Творец, цель которого — мучить и истязать людей. Но ведь в мире есть не только зло. Есть и добро, есть такие люди, как мой отец, как шейх…

А значит, вполне возможно шейх прав… Может быть существо, сотворившее мир — и правда злое? Но есть некто большой, сильный, всеблагой — противостоящий злу — тот самый Отец Света, которого я всю жизнь искал, пока не нашёл Его свет в шейхе.

Да и если подумать: правоверные учат, что Творцу противостоит шайтан. Так ли уж сильно это отличается от концепции, где Отцу Света противостоит Творец? Имена разные, а суть одна — две сущности, добро и зло, сошлись в смертельной схватке. Так что концепция шейха — вполне правоверна.

Так я рассудил тогда, в тот день.

Я был тогда юн, я был тогда глуп, меня только недавно обрезали, а еще мне подарили меч и дозволили стоять возле шейха и зреть чудеса… Я впервые в жизни ощущал себя на своем месте, ощущал себя нужным, сильным. Ощущал свою причастность к чему-то великому.

Легко ли совратить шестнадцатилетнего юношу? Легко. Шайтану это — как выпить стакан сладкого шербета, ибо сердце юноши — само ищет чем совратиться. Если не красивой девушкой, так красивой философией, как в моем случае, красивыми чудесами…

Сейчас, много-много лет спустя, я могу посыпать голову пеплом. Но тогда… Тогда, в тот день, на городской площади я был пьян чудесами и могуществом шейха, я любил шейха уже даже не как моего погибшего отца, я любил его больше чем отца! Ибо шейх был больше чем учителем, больше чем отцом.

А чудеса продолжались.

Шейх исцелил прикосновением годовалого малыша от болезни кишок, шейх поделил между Джамсуром и Хасаном забредшего в оазис ничейного верблюда, шейх разрешил спор о наследстве богатой вдовы, шейх вылечил одним тайным сказанным на ухо словом девочку от ночных кошмаров, шейх помог разрешить земельный конфликт, связанный с садом, где росла хурма…

Много часов я простоял на площади рядом с шейхом. А под конец шейху из городских темниц привели четырех преступников, приговоренных к смерти. Местный судья не решался никого казнить, пока шейх не скажет свое слово, так что преступников держали в темнице много месяцев, дожидаясь приезда и вердикта шейха.

Молодого парня, по виду слабоумного, обвиняли в убийстве матери. Другой, бородатый мужчина, обвинялся в убийстве собственного дяди, чтобы получить наследство. Третья, тощая старуха, была виновна в вероотступничестве — она хранила дома статуэтку Литах. Четвертый, злой юноша, обвинялся в богохульстве.

Шейх поглядел на приговоренных, на всех разом. Некоторое время он хранил молчание, а потом распорядился:

— Виновного в убийстве матери — отпустить. Разве вы не видите, что этот человек безумен и не может дать ответа за свои действия — ни перед людьми, ни перед Отцом Света? Назначьте ему опекуна, следите за ним, чтобы больше никого не убил. А вот тот, кто убил собственного дядю — виновен. Казните его.

Бородач рухнул на колени и разрыдался:

— Я раскаиваюсь, шейх! Я всё отрицал, но не могу лгать сейчас шейху, зрящему все тайны моей души. Да. Я убил!

— Да примет Отец Света твое покаяние, — сказал убийце шейх, — Этот человек на самом деле раскаялся, так что не вешайте его, а пронзите мечом в сердце.

Потом шейх потребовал принести ему статуэтку Литах, той, которой поклоняются западные рыцари и некоторые горцы. Статуэтку принесли — её обнаружили в доме у старухи, и это было свидетельством вероотступничества женщины.

Шейх некоторое время глядел на статуэтку девочки, державшей в одной руке камень, а в другой — солнце, и наконец взмахнул рукой. Статуэтка чужой богини тут же обратилась в священную книгу — новенький экземпляр святой Преждесотворенной, будто только что изготовленный писцами и переплетчиками.

— Дайте старухе святую книгу и научите её читать, — посоветовал шейх, — Может быть тогда она прочитает, что Отец Света не имеет зримого облика и глиняной девочкой быть никак не может.

Все люди на площади засмеялись, старухе дали святую книгу и отпустили её восвояси.

Теперь остался лишь последний обвиняемый — юноша, которого намеревались казнить за богохульство.

Шейх вдруг нахмурился, глядя на него.

— Я тебя не знаю. Откуда ты?

— А что, великий шейх не способен прочесть мои мысли? — зло ответил юноша.

Толпа на площади ахнула.

— Позволь нам укоротить его дерзкий язык, шейх! — воскликнул Шихмет, тот парень, которого шейх раньше соединил с его возлюбленной.

Шихмет выхватил из ножен кинжал, но шейх поднял руку в останавливающем жесте.

— Нет. Я знаю тайны души этого преступника. Но я хочу услышать его ответ. Не трогайте его.

Обвиняемый яростно плюнул на землю, потом впился в шейха взглядом, полным ненависти:

— Да, старик. Я не местный. Я из Карат-Маиты. Это мое село. Твое село, шейх, потому что оно было на твоих землях. А теперь его больше нет. Горцы-разбойники пришли с гор, они убили всех воинов, а всех женщин и детей утащили себе в горы, чтобы потом продать их на невольничьих рынках. Они убили моего отца, увели моего брата и мою невесту. А меня оставили раненым истекать кровью. Моего родного села больше нет, нет больше Карат-Маиты. Там теперь лишь кости и пепел. Вот почему я пришел сюда. И здесь я сказал всё, как есть.

Я сказал, что плох тот шейх, который не