Мастерство и Преданность - Malki

ближе. Один из них вынырнул из-за деревьев, его когти царапнули землю, оставляя глубокие борозды. Его глаза, горящие, как раскалённые угли, были устремлены на нас.

— Прыгай, — тихо сказала она.

— Что? — я замер, не веря своим ушам.

— Прыгай сейчас же! — её голос сорвался, но в нём была сталь.

Я стоял на краю, чувствуя, как ужас сковывает всё тело. Ноги отказывались слушаться, сердце билось так громко, что я едва слышал её слова.

— Нет… Я не могу… — прошептал я, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.

Она схватила меня за плечи, её глаза были полны слёз, но не дрожали. В них была решимость, которая пугала меня больше, чем громлины.

— Прости меня, — прошептала она.

Прежде чем я успел что-то сказать, она толкнула меня. Мой крик утонул в шуме воды, которая захлестнула меня холодной волной.

Когда я вынырнул, обрыв был далеко над моей головой. Я видел, как громлины набросились на неё. Один из них рванул её за руку, второй впился когтями в спину. Её лицо исказилось от боли, но она даже не вскрикнула.

— Беги, — вскрикнула она, её голос долетел до меня с рывком ветра.

Её силуэт исчез в лапах тварей, а крик, прорезавший воздух, застыл в моей памяти навсегда.

Я плыл, чувствуя, как холод воды забирает последние силы. Река уносила меня всё дальше, пока шум преследования и её крик не растворились в грохоте потока.

Шрамы и Швы

Река вынесла меня на берег, когда небо уже светлело, окрашивая горизонт бледно-розовыми полосами. Холод пробирал до костей, а мокрая одежда липла к коже, словно второй слой, тяжёлый и ледяной. Я не мог шевелить пальцами — они онемели, словно чужие, а ноги болели, как после долгого бега. Каждый мускул горел, и я был уверен, что больше не сделаю ни шага. Но страх был сильнее. Страх перед тем, что тени прошлого нагонят меня, что я останусь здесь, на этом безмолвном берегу, навсегда. Страх, который заставлял сердце биться так громко, что я слышал его в ушах, как барабанную дробь.

Я поднялся, шатаясь, и двинулся в сторону деревьев. Не знаю, сколько времени прошло, пока я брёл по лесу, хватаясь за ветви, спотыкаясь и падая. Иногда я слышал собственный хриплый голос, который звал маму. Но ответа не было. Только холодный ветер, качающий кроны, и тишина, которая давила на грудь, как камень.

И вот, среди этих мрачных теней, я увидел дымок. Тонкая струйка, поднимающаяся над деревьями, как слабый маяк. Я пошёл на него, спотыкаясь и шепча себе: «Ещё шаг. Только ещё один шаг». Каждый шаг был испытанием, каждый вдох — борьбой, но я шёл, потому что знал: остановиться — значит умереть.

Деревня оказалась маленькой, такой же, как наша. Несколько домов, крытых соломой, и узкие улочки, усыпанные грязью. Люди смотрели на меня с порога, их лица были настороженными, словно я был призраком, явившимся из тьмы. Я слышал, как кто-то шептал:

— Кто это? Откуда он?

Но никто не подошёл. Они отворачивались, словно боялись, что я принесу с собой беду.

Несколько дней я жил на задворках деревни, спал под деревьями и собирал объедки. Я видел, как дети играют, бегают по лужам, а я стоял за забором, боясь, что меня прогонят, если подойду ближе. Их смех был таким далёким, таким чужим, что я чувствовал, как что-то внутри меня сжимается, как будто я уже никогда не смогу быть частью этого мира.

Однажды утром, сидя у заброшенного сарая, я услышал резкий голос:

— Эй, мальчик!

Я поднял голову. На крыльце одного из домов стояла женщина. Она была невысокой, сутулой, но её взгляд был острым, как игла.

— Ты же хочешь есть, да?

Я не ответил, но мой пустой желудок, вероятно, выдал меня. Она фыркнула, поманив меня рукой:

— Ну, иди сюда.

Дом, в который я вошёл, был небольшим, но ухоженным. Полы скрипели под ногами, а в воздухе витал запах пыли, старых тканей и чего-то сладкого, что кипело на плите.

— Если хочешь еды, придётся работать, — сказала она, бросая передо мной груду старой одежды. — Здесь никто ничего не получает просто так. Меня зовут Эра, но для тебя я мастер. Запомнил?

Я кивнул, чувствуя, как страх и надежда смешиваются в моей груди.

Эра была суровой женщиной с руками, покрытыми мелкими шрамами и мозолями. Её движения были быстрыми, точными, как у человека, который знает своё дело.

— Садись, — приказала она, указывая на табурет. — Посмотрим, что ты умеешь.

Она дала мне иглу и нитку, показала, как зашить дыру на старой рубашке. Моё первое шитьё было неловким. Игла колола пальцы, швы выходили кривыми, а Эра качала головой, поджимая губы.

— Это что, работа? — спрашивала она, стуча пальцем по столу. — Ты так и голодать будешь.

Но она не гнала меня.

Каждый день я сидел на полу её мастерской, подбирая нитки, учился зашивать старые вещи. Она давала мне суп, жидкий, почти прозрачный, но я ел его, чувствуя, что это лучше, чем ничего. Эра не была доброй. Она требовала много, её голос всегда звучал резко, а замечания жгли, как порезы.

— Быстрее, мальчик! — кричала она. — Если хочешь оставаться здесь, работай лучше!

Но её мастерская стала моим убежищем. Когда я держал иглу, время текло иначе. Каждый стежок наполнял меня странным чувством покоя. Я знал, что мои швы были далеки от идеала, но с каждым днём они становились ровнее.

Эра редко хвалила меня. Лишь однажды, когда я починил сложный разрыв на её плаще, она остановилась и сказала:

— Ну, может, из тебя и выйдет толк.

Это было больше, чем похвала. Это было признание, что я не бесполезен.

Мастер и Ученик

Эра не была нежной, но в её манере преподавания была какая-то суровая справедливость. Её дом стал моим прибежищем, но это убежище имело свои условия, жёсткие и неумолимые, как сама она.

Она вставала рано, задолго до рассвета. Её шаги по скрипучему полу звучали, как утренний набат, и, пока я ещё ворочался на своём месте в углу мастерской, она уже разжигала очаг. Пламя, вспыхивая, отбрасывало тени на стены, и я видел, как её силуэт движется по комнате, словно призрак, не знающий покоя.

— Поднимайся, ленивец, — её голос, громкий и уверенный, вырывал меня из сна, как будто она знала, что я не имею права на отдых.

Моё "спальное