Алексей Оутерицкий - Немцы в городе

Ознакомительный фрагмент

Я наконец понял, о чем и о ком он говорит. Из складских остался последний. Парень, с раздробленными кистями рук, у которого непонятно как до сих пор удерживались на носу заляпанные кровяными брызгами очки, пытался отползти за сверлильный станок. Похоже, у него были перебиты предплечья и сломан позвоночник, потому что полз он, будучи неестественно прямым и неловко опираясь на локти.

Я недобро ощерился и зашел слева, выискивая взглядом что-нибудь, чем можно было бы размозжить этому подонку голову, а еще лучше перерубить его пополам, и тут резко подскочивший Викентьич прикончил его вырванными из верстака тисками, с силой опустив их на пытающегося улизнуть врага сверху вниз и попав точно в район поясницы. Раздался короткий хруст, изо рта очкарика бурным потоком хлынула и тут же остановилась кровь.

– Все. Кончено…

Около минуты мы стояли с Викентьичем неподвижно, глядя на затихшего очкаря и выжидая, пока придет в норму дыхание, затем одновременно подняли головы, переглянулись.

– Что дальше? – каркнул я хрипло и с трудом поверил, что это мой голос.

– Убираться будем, вот что, – помолчав, сказал Викентьич. – А то завтра начальник по головке не погладит. Смотри, что эти суки тут нам устроили…

Действительно, все, что здесь можно было выдрать, было выдрано с корнем. Все что можно было разбить – разбито. Все что можно изодрать – изодрано. И только стекла в окнах непостижимым образом оставались целы, за исключением двух – трех. Возможно, потому, что находились слишком высоко. Мертвяки валялись так плотно, что нельзя было сделать и шагу, чтобы на кого-нибудь не наступить. По моим прикидкам, в довольно тесном пространстве между всяческими агрегатами и застывшим возле стены токарного зала погрузчиком полегло около сорока человек.

– Да вон же он… – поискав глазами, сказал я и кивнул на начальника цеха, повисшего на сверлильном станке. Его замочили почти сразу, еще в самом начале рубки, насквозь проткнув чем-то острым. Сейчас он висел, нанизанный на состоящую из трех металлических рогов с пластмассовыми набалдашниками крутящуюся ручку, которой опускают и поднимают сверло, напоминая наколотого на булавку жука.

– Ах, да… – скользнув по нему взглядом, равнодушно сказал Викентьич. – Ивана Сергеевича же сразу пришили, я и забыл совсем… Но все равно, хоть какой-то порядок навести надо. Да и рабочее время, между прочим, еще не закончилось.

Я посмотрел на наручные часы, стекло которых раскололось точно надвое и одной половинки не хватало, и обнаружил, что они идут. И до окончания рабочего дня действительно оставалось еще два часа. Выходило, что схватка заняла не больше десяти – пятнадцати минут.

– Давай хоть покурим, – предложил я.

– Это можно, – согласился Викентьич, и мы, покрутив головами, просто присели на одного из складских, оказавшегося поближе. Это был лежащий на боку долговязый лысоватый мужчина с распоротым брюхом, из которого бело-красным месивом вылезла кишечная масса.

– Смотри, – сказал я, затянувшись.

Викентьич посмотрел сквозь пустой проем, где когда-то стояли ворота, и хмыкнул, увидев метрах в ста группу понуро бредущих баб. Их было около тридцати, многие едва-едва ковыляли, некоторые поддерживали друг дружку. Халаты большинства были окровавлены, а от многих остались одни синие лоскуты.

– Похоже, ткачихи цех на цех махались, – сказал он и выпустил густой клуб дыма. – Ладно, хорош курить, давай прибираться… Первым делом надо выгнать погрузчик. Короче, я попробую его завести, а ты поищи пока тележку.

– А как… ну, как его выгонишь, если тут… – Я кивнул на скопище тел.

Викентьич отмахнулся.

– Да прямо по ним и поеду, – сказал он, вставая, – чего им теперь сделается.

С десяток секунд я стоял неподвижно, наблюдая, как забравшийся в кабину автопогрузчика Викентьич пытается оживить движок. Потом запоздало кивнул и побрел на улицу, вспоминая, где совсем недавно видел тележку с рулонами ткани…

Минут через десять мы с Викентьичем забрасывали в дюралевую тележку дохлых работяг, первым делом выбирая наших и располагая их поперек движения, между двумя высокими рамами. Уместилось семь человек. Их ноги и руки свешивались, но движению помешать были не должны.

– Куда их? – спросил я, пытаясь унять тяжелое от физической нагрузки дыхание.

Викентьич постоял, прикидывая. Он тоже тяжело и хрипло дышал, а лоб был блестящим от пота.

– Давай в кузницу.

– Почему в кузницу?

– А что ты предлагаешь?

Я пожал плечами.

– Может, сообщить в милицию?

Мастер опять задумался.

– Успеется, – наконец сказал он. – Сначала наведем порядок, потом будем думать, что дальше… Все. Покатили.

– Покатили…

Мы вцепились в дюралевую раму, плотно уперлись ногами в пол и, поднажав, кое-как стронули тележку с места. Вес оказался порядочным. Толкать было трудно, но вполне осуществимо, только сильно скользили ноги.

– Ничего, – прохрипел Викентьич, – на улице крови нет, там нормально пойдет. Давай, поднажали еще…

Вышло семь рейсов, и в итоге тесноватое для такого количества трупов пространство в кузнице, между входом и горном, оказалось заваленным на высоту половины человеческого роста. Тела никак не хотели аккуратно штабелироваться, норовили расползтись по всем щелям, и к концу укладки студнеобразная масса заполонила собой все пространство между станками.

– Перекур, – объявил Викентьич и мы стали пробираться к специальной скамейке для отдыха возле остывшего горна, чтобы хоть пяток минут посидеть по-человечески.

Для этого пришлось забраться на груду и топать прямо по телам, которым теперь действительно было уже все равно.

«Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края… прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января», – негромко пел Лещенко из пластмассовой коробочки радио на шкафчике кузнеца. Тот валялся сейчас между аппаратом точечной сварки и пневматическим молотом, поверх переломанного очкастого токаря.

– Хорошая песня, – сказал Викентьич.

– Угу… – сказал я.

Около минуты мы сидели молча, расслабленные, с наслаждением откинувшись спинами на стенку, обитую в этом месте мягким.

– Тяжеленные, – сказал я.

– А то, – сказал Викентьич.

– Может, складских надо было отдельно? – сказал я.

– Да ладно, – сказал Викентьич.

Мы опять на минуту замолчали, наслаждаясь отдыхом.

Потом я осторожно пощупал затылок. Мне все время казалось, что что-то там не так. Палец ощутил провал, словно в черепе образовалась дырка, а в провале было что-то мягкое, теплое и слегка влажное, что пружинило под нажимом подушечки большого пальца. Вокруг провала загустела кровь.

– Чего? – спросил Викентьич, заметив, что я ковыряюсь в голове.

– Да так, – сказал я.

Мы посидели еще минуту.

– Пошли, – сказал Викентьич и щелчком отправил окурок в горн.

Мы двинулись через токарный зал, а когда почти дошли до места, я решился:

– Слушай… ты не мог бы дать взаймы. Я бы с аванса вернул.

– Сколько тебе?

– Да пятерки бы, наверное, хватило. Жратвы какой прикупить, а то дома совсем пусто.

– Ладно, идем ко мне. – Мы с Викентьичем прошли в угол, к конторке, где он выдавал мне робу. – Черт, – сказал он, порывшись в ящике стола, – вот только что есть. – Он помахал двадцатипятирублевой бумажкой. Потом опять пошарил в ящике, но нашел еще только железный рубль. – Ладно, держи. Двадцатку завтра принесешь, когда разменяешь. А пятерку с аванса отдашь.

– Конечно, – сказал я…

Около двух часов мы копошились в цеху, приводя все хоть в какой-то порядок, и в итоге вышло довольно неплохо. Такого свинства, как сразу после махаловки, уже не было. Нам даже удалось вернуть на место аппарат газированной воды. Единственное, что мы не смогли сделать – это поставить ворота и поправить слишком тяжелые для двух человек махины покосившихся станков.

В самом конце Викентьич приволок длинный кусок черного резинового шланга, подсоединил его к специальному разъему проходящей по стене цеха трубы, открыл вентиль и около десятка минут поливал бетонный пол, напором холодной воды выгоняя не успевшую свернуться кровь на улицу, в створ ворот.

– Все, окончена смена, – наконец сказал Викентьич, выключая воду. Стало тихо и я услышал доносящийся из наждачной комнатухи голос Лещенко: «Прощай и ничего не обещай, и ничего не говори; а чтоб понять мою печаль, в пустое небо па-а-асма-а-атрии-и»… Викентьич не стал уносить шланг, просто свернул его кольцами и бросил возле пресса. – Пусть лежит. Завтра с утра пройдемся еще разок, начисто.

– Пройдемся, – сказал я.

– В душ пойдешь? – спросил Викентьич. – У нас есть. Возле раздевалки.