Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

Как быть дальше? Сочинить счастливый финал, вернуться в отель и опустошить мини-бар?

Чего от него хочет вампир?

Мумия-вампир.

— Браво, — сказало существо в деревянном кресле. — Я впечатлен. Отлично, Роберт, отлично. Идеальный выбор биографа. Возможно, у меня сыщется еще один пыльный и очень старый том для тебя. Знаешь латынь?

Бездомный перестал ползать в круге талого света, в центре которого на пьедестале картонной коробки устроил две книги, и поднял на Ди полное ребяческого восторга и предвкушения лицо.

Стас почувствовал раздражение: писал он, а отлично справился Роберт?

«Что, включишь обиженного творца? Мало вкусного сахара? Ты ведь даже не помнишь, как водил по страницам ручкой!»

Все так, но…

Он подтянул колени к груди, зажал между ними записную книжку, положил сверху подбородок. Ему нужна была Катя, господи, как сильно сейчас ему нужна была Катя…

…чувствуя его депрессию, опасаясь ее, она прижималась к нему в постели и рассказывала о прошедшем дне, о Никитосе. Пытаясь скрыть раздражение, вызванное заговорщическим шепотом, Стас лежал в темноте и постепенно погружался в истории о сыне. В какой-то момент он понимал, что с интересом слушает Катю. Это были повести об утраченном времени, о том, что он пропустил, но может красочно представить. Возможно, самые важные и драгоценные рассказы из всех ненаписанных.

Он сжал зубы, чтобы не заплакать. Хватит, не перед этой нежитью… А что, если бы он мог переселить души жены и сына в новые тела? Хватит! Слишком много безумия, слишком много долбаного катарсиса за долбаные сутки в долбаном городе!

Стас заплакал.

Прокушенная собакой рука пульсировала болью: волны поднимались и опускались. Он неровно дышал, раскачиваясь и слизывая с уголков рта слезы, пока боль не растеклась по всему телу, не сделалась тошнотворно-гладкой.

Ему удалось успокоиться, и, словно почувствовав момент, к нему обратился вампир.

— Это станет твоей лучшей книгой, — сказал Ди.

— Возможно, — произнес Стас.

«Только вряд ли».

Лучшим своим произведением он считал рассказ «Витражные осколки». Он написал его, когда готовился к первой поездке в Прагу. Катя взяла на себя чемоданы и переговоры с турфирмой, ему же поручила собрать информацию по городу. «В автобусе почитаю, — сказала она, — а то гиды вечно одно и то же талдычат». Стас засел за ноутбук: копировал в вордовский файл содержимое сайтов, собираясь после отжать выборку — сделать для Кати небольшую статью. Но вскоре наткнулся на воспоминания о визите в Прагу какого-то петербуржского писателя, окунулся — и вынырнул из них со знакомым чувством внутреннего зуда. И переключился на рассказ.

2

Стас Карминов

Витражные осколки

В декабре 1968 года он достал из плотного свертка осколок зеленого витражного стекла и долго держал в руках, зажмурив глаза, боясь заглянуть…

В 1967 году Виталик Кривченя закончил Ленинградский госуниверситет. Поездка в Прагу случилась летом, до заветного диплома. Их, десять студентов историко-лингвистического факультета — разумеется, лучших на курсе, — направили в Чехословакию в рамках обмена молодыми умами с Карловым университетом. Две недели в неизведанном, манящем зарубежье.

В парткоме шерстили несильно, все-таки важное политическое мероприятие. Поезд домчал до пограничного городка и передал чехословацкому собрату. Виталик, за свои двадцать три побывавший в Казахстане и Сибири, был потрясен тем фактом, что ширина колеи бывает разная. В Европе, выходит, ýже.

Руководитель делегации, доцент Михаил Паулюсович Марис, тактично обходил ребят, спрашивал, отвечал на вопросы. Поезд ехал между мирами, реальностями. В Праге, до которой добирались семнадцать часов (длинна страна Чехословакия!), их встретили чешские студенты.

После прямолинейного, строгого, растворившегося в серых воде и небе Ленинграда Виталик оказался в городе из детской книжки. Хитросплетения улочек, средневековых, томительно тесных, дворцы, соборы, статуи, барельефы, сады… Здесь оживали легенды, мелькала в переулках тень голема, а с холмов открывались взгляду невиданные красоты… Улица одного человека, Под каштанами, Анежки, набережная Масарика, речка Чертовка, район Королевские сады, Мала Страна — что за чудные имена! Сколько поэзии! Особенно для уха ленинградского дипломника, который вырос на углу Московского проспекта и Обводного канала, ходил за продуктами в магазин «Чулок», а за впечатлениями — в кинотеатр «Прогресс».

Их поселили в студенческое общежитие. И снова — небольшой шок. Общага ЛГУ показалась медвежьей берлогой. Двухместный пражский номер сиял чистотой, мебель была удобной, новой, окна закрывали выглаженные занавески без черных дырочек и оплавленных краев, на кроватях лежали перины, совсем не жаркие, как подумалось вначале. Толик Лазов, с которым Виталик делил комнату, аж присвистнул: поживем!

Утром они покупали сок и свежую выпечку в небольшом магазинчике по соседству (никаких очередей, полные витрины!), завтракали в номере, смаковали впечатления. Жизнь — здесь и сейчас, в солнечной, красночерепичной и меднокупольной Праге — казалась чудесной, яркой, ясной. За спиной — могучие Советы, за окном — гостеприимная Чехословакия… Все изменилось довольно скоро, а через тридцать пять лет и вовсе показалось сном, в котором остались друзья, не дожившие до пятидесяти, а некоторые, возможно, и до двадцати двух…

Из чешских ребят, что приняли советских студентов и должны были позже отправиться в Ленинград, Виталик быстро сблизился с Войтехом. Войтех был младше его на два года, он только закончил второй курс математического факультета и мечтал после учебы поступить в аспирантуру. Белолицый, черноволосый, подвижный, цельный. Они крепко сдружились.

Виталика в Ленинграде ждала девушка, Оля, поэтому он любовался не пражанками, а городом. Войтех помогал, направлял, показывал. Две недели открытий! Они катались по Влтаве на теплоходе, колесили по окрестностям, много и изнурительно-приятно гуляли пешком. Знаменитые музеи, театры, церкви! Трактиры «У Флеку», «У Гроха», «У супа»… Вкуснейшее пиво, свинина с кнедликами, маринованные колбаски с перцем, жирный сыр с плесенью, душевные беседы. В старых районах между стенами домов на уровне третьего этажа были растянуты металлические сетки. Войтех пояснял: черепица осыпается, давно не ремонтировали.

От походов в картинные галереи Виталик отказался: разбаловал Эрмитаж. Ограничился музеями. Войтех сводил в старинное Еврейское гетто, Военно-исторический музей на Градчанской площади (блестящие доспехи, пушки, мечи и мушкеты), удивительный Технический музей, разместившийся в огромном современном здании. Виталику особенно понравились коллекции пишущих машинок и кинотехники.

После экскурсии они уселись прямо на теплые камни и, глядя на реку, наслаждались общением. Войтех неплохо говорил по-русски: учил вместе с бабушкой со школы, мечтал побывать в Союзе. В тот день он таскал на плече матерчатую сумку, с которой напоминал Виталику почтальона, и вот открыл ее. Заговорщически посмотрел на друга.

— Готов к чудесам?

— А то!

Войтех кивнул и достал старую футболку. Развернул. Внутри оказались толстые разноцветные осколки с тонким слоем краски. Пять или шесть, Виталик точно не помнил.

— Это что? — спросил он.

— Что-что, — по-дружески передразнил Войтех, — стекло,