В тени короля - Ольга Ясницкая

потрескивающим костром, где они вдвоём удобно устроились на огромной шкуре месмерита. Слай грел Твин своим теплом и что-то неспешно рассказывал, а она смотрела, как снаружи серебрится снег в свете луны, и думала, что вот оно настоящее счастье — просто быть с тем, кто тебе дорог…

Интересно, где сейчас носит Семидесятого? Знает ли он, что натворил Сорок Восьмой? Если да, то мерзавец давно уже гниёт с перерезанной глоткой в какой-нибудь канаве, а Слай на пару с Керсом рыщут по Пустошам в поисках её следов. Твин сомневалась, что они догадаются, где её искать, и всем сердцем надеялась выбраться отсюда как можно быстрее.

Потерев саднящие от стальных браслетов запястья, она грустно вздохнула. Выбраться… Но как? Единственный шанс сбежать она упустила ещё там, в лазарете. Треклятый северянин выскочил, как прыщ на заднице. Да уж, реакция у него завидная! Хотя всё-таки ему просто свезло: если бы Альтера удержала время, валялся бы он с проломленным черепом как пить дать.

Очнувшись после неудачного побега, Твин обнаружила себя в тесной комнатушке, скованной по рукам и ногам странными кандалами с тонкими наручнями. Тусклая лампа с трудом освещала пятачок у тяжёлой двери, чуть поодаль от жёсткой койки одиноко стоял стул; в углу, по всей видимости, — толчок, во всяком случае, другого применения этому белому табурету с дыркой посередине она не придумала.

Трудно было определить, сколько её здесь продержали, по ощущениям — сутки или больше. Чувствовала она себя отвратительно: болезненная ломка не прекращалась ни на секунду, постоянно подташнивало, голова при каждом резком движении шла кругом, а от слабости трусились коленки, стоило только встать на ноги. Почти как в Опертаме, когда она провела в лазарете целые две недели. Помнится, лекарь тогда сказал, что если она переживёт три дня с таким жаром, то хворь отступит. И она пережила. И предательство Харо пережила. Значит, и плен у северян переживёт!

Как ни странно, о ней не забывали. Трижды приходила Марта, проверяла раны, дырявила кожу иголками и заставляла глотать какие-то пилюли, от которых жутко клонило в сон. Твин уже устала гадать, зачем северяне удерживают её здесь, и что им вообще нужно, потому, немного повздорив с Альтерой, она не нашла ничего лучше, чем предаться грёзам. Правда, помогло это ненадолго, и в груди снова начал разрастаться липкий комок страха. А вдруг Слай не придёт? Что если он считает её мёртвой? Харо же наверняка сказал, что она погибла в сражении с псами. Вдруг остальные поверили ему и даже не пытаются её искать? Неужто ей суждено умереть здесь, от руки чужака, так и не увидев больше своего Семидесятого?

«Нет, он обязательно найдёт меня! Это же Слай, это же мой плут, а он всегда добивается своего». Твин сжалась, не от холода — от ноющей тоски, когда после потрясения приходит осознание, что ничего уже не будет прежним. Её жизнь изменилась за считанные часы, и теперь само понятие дружбы казалось ей бумажной мишурой, виденной во время праздника — такая же яркая и притягательная, но рассыпающаяся при первом прикосновении. Неизменной осталась лишь связь со Слаем — нерушимая, испытанная и в радости и в горе. Единственное незыблемое, что удалось сохранить в этом хаосе, поглотившем за одну ночь всё самое дорогое, что у неё было.

«Слай, где же ты? Ты нужен мне, слышишь?!» Как же его не хватает сейчас! Как бы хотелось прижаться к нему, к такому родному, самому-самому… И чтобы он обнял её, поцеловал и больше никогда не отпускал. Так оно и будет! Это последний раз, когда она позволила ему оставить её одну.

«Меня сейчас стошнит от твоего нытья!» — Альтера сидела в дальнем углу, прислонившись спиной к стене. Ядовито-зелёные глаза светились в полумраке, на губах застыла язвительная усмешка.

«Какая же ты… деревянная! — Твин брезгливо наморщилась. — Не понимаю, как я умудрилась создать такую бездушную мертвечину?»

«Ты? Создать? — Альтера расхохоталась. — Не льсти себе, дорогуша, ты ничего не способна создавать. Да ты даже толком о себе ничего не знаешь. Всё, что ты можешь — пускать сопли и трахаться со своим Семидесятым».

— Пошла ты, стерва! Ты у меня в голове, ты ненастоящая! — Твин не сразу поняла, что выкрикнула это вслух.

«А может, это ты у меня в голове. Может, как раз ты — ненастоящая. Это уж с какой стороны посмотреть».

Твин в бессилии зарычала. Альтера умеет доводить, дай только повод. Глупо обращать на её колкости внимание, но её «видимость» — серьёзный повод для беспокойства. Возможно, причина в некоем барьере, разрушенном там, в туннелях, когда жизнь висела на волоске, или всему виной последние недели в замке, проведённые в непривычном напряжении, а ночь побега и предательство Харо могли стать последней каплей. Если так, то со временем Альтера должна снова превратиться в бесплотный голос. С её болтовнёй можно было как-то смириться, а вот видеть её — пытка похуже Стены Раздумий.

Звонко щёлкнул дверной замок. Альтера насторожённо выпрямилась, Твин со стоном уселась на койке. Казалось, на теле не осталось ни одного живого места, ныло и саднило даже в самых неожиданных местах.

Протяжно заскрипели несмазанные петли, и дверь тяжело отворилась. На пороге вырос тот самый здоровяк, благодаря которому в довесок к куче ран и ссадин добавилась ещё и огромная шишка на лбу. Ростом он почти не уступал Харо, разве что в объёмах поменьше — Сорок Восьмой не жалел себя на тренировках, всё в гладиаторы метил… Ублюдок! Чужак же выглядел как рядовой вояка королевской армии, только вместо доспехов носил одежду, отдалённо напоминающую форму легиона: портки почти точь-в-точь, рубаха навыпуск, невысокие шнурованные сапоги.

На этот раз Твин удалось получше разглядеть его: короткие волосы с лёгкой проседью, густая щетина на щеках и подбородке, цепкий испытующий взгляд. Длинный шрам на левой стороне, от скулы до виска, показался чертовски знакомым. Ну конечно! Те северяне, посетившие замок в начале весны — он был среди них.

Держался чужак уверенно, без страха и опаски, от него веяло угрозой, и Твин подумалось, что, может, он и человек, но недооценивать его лучше не стоит.

* * *

Пленница сидела на койке, приобняв тощие коленки и вперившись в него взглядом загнанного зверька. Хантсман дождался, пока за ним запрут дверь и, сняв с предохранителя пистолет, со скрежетом протащил стул в середину камеры. Девчонка чуть вздрогнула и почему-то заглянула ему за спину.

Усевшись, он принялся рассматривать пленницу. Красавицей её не назовёшь: острые скулы, впалые щёки, тяжёлый взгляд