Гуманариум - Орина Ивановна Картаева

Жонглеры больше не появлялись. Растения покрылись инеем, мох хрустел под ногами, как битое стекло. Меня уже не радовала ночная иллюминация, я привык к этому зрелищу. В один из дней я стянул с себя штаны, скрутил их жгутом, сделал узел и, закинув получившуюся удавку на ближайшую листоветку, попытался повеситься. Листоветка, не выдержав веса моего тела, с влажным хрустом обломилась и я шлепнулся плашмя на обледенелый мох, чудом не переломав себе конечности. Лежа под веткой, я заскулил и тут же захлебнулся ликером, который полился мне прямо на лицо. Прокашлявшись и отдышавшись, я кое-как отмылся от липкого сока, тягучей струей лившегося из сломанной листоветки, дрожа от холода, распутал и натянул на себя штаны и, набрав полные ладони сока, выпил. Я понял, как эти мясистые растения переживают зиму – они накапливают глюкозу и этанол, чтобы листья и корни не промерзали и кристаллы льда не разрывали их.

Во время одного из своих «марафонов», когда я целыми днями брел куда глаза глядят, мне попался горячий источник и почти всю зиму я просидел в нем, как японский макак, изредка выбираясь на сушу, чтобы напиться ликера и выкопать какой-нибудь мерзлый гриб. Чтобы не сходить с ума от постоянного пьянства и молчания, я разговаривал сам с собой, пел, вспоминал вслух все, чему учился в школе, видел в стерео, слышал от других людей, что вычитал во время своих дежурств и даже пытался перемножать в уме трехзначные числа. Помогало все это плохо, к тому же ненадолго. Тоска по Земле была иногда настолько нестерпимой, что я плакал, как женщина.

Когда пришла весна, волосы мои уже касались плеч, но борода и усы почти не росли, редкие волоски я просто выдирал пальцами. Чтобы справить свои естественные надобности, я забирался на листоветку поближе к стволу, потому что стоило мне присесть на земле, как тут же, идя на запах, из земли выкапывалось что-то живое и пыталось съесть отходы моего тела, иногда осторожно пробуя на вкус и меня. Это было не смертельно, но противно. Со временем я научился жить, почти не спускаясь с ветвей папоротников, как Тарзан. Жонглеры иногда все еще зависали надо мной, но я больше не махал им руками и не кричал «Заберите меня отсюда!», а только с грустью провожал их глазами, когда они улетали.

Заложников пытаются на что-то обменять, рабов заставляют работать, над подопытными животными проводят опыты, врагов убивают, друзей развлекают, а на меня просто таращились, как в зоопарке. Скорее всего, меня изучали, но бесконтактными способами. Может, как-то просвечивали, вроде рентгена или магнитного резонанса, фиксировали мои реакции на окружающее, брали какие-то анализы, когда я спал, не знаю. Здешние твари, кстати, не спят. Похоже, ежедневный сон – сугубо земная особенность.

Ни на какие мои попытки наладить общение жонглеры не отвечали. Я подбирал опавшие листоветки и складывал их в простейшие арифметические знаки, выкладывал из них схему ДНК, схему Солнечной системы, много чего пробовал делать, но все без толку. Они, похоже, общались каким-то другим способом. В телепатию я не верю, но, возможно нечто вроде радиоволн или какой-то другой, недоступный мне, способ общения они явно использовали. Один раз я видел, как в небо поднялись миллионы жонглеров и отвели от планеты то ли астероид, то ли комету, еще на подлете. Я был потрясен.

У меня не было возможности даже развести огонь, я не знал, как это сделать без сухих листьев, кремня или лупы, и все мои попытки использовать двухвосток в качестве зажигалки провалились. Сырые мхи и сочные листья не горели, только коптили, а ловить более крупных тварей с сильными зарядами я боялся, не хотел рисковать жизнью. Да, человек, который полгода назад пытался повеситься, боялся теперь умереть от удара током, представьте себе. Возможно, потому, что я все-таки надеялся найти с жонглерами какой-то общий язык. Существа, управляющие плазмой и небесными телами, должны быть все-таки разумными, хотя и выглядят как животные. Должны у них быть где-то города или что-то вроде того.

Однажды, забравшись с риском для жизни на самую верхушку древовидного папоротника, я увидел на горизонте огромное строение. Впопыхах спустившись, я почти неделю по земному времени добирался до него, но оказалось, что это был огромный строматолит, выросший на дне мелкого теплого моря – холм, порожденный цианобактериями и водорослями. Я разочарованно обошел его полукругом, не сильно заходя в воду, но признаков хоть какой-то технической цивилизации не обнаружил. Это был просто холм, который никогда не использовался в качестве укрытия, жилья или мастерской. И я бы, наверно, все-таки умер от цирроза печени, впав в запойное пьянство в следующую зиму, если бы не нашел Тоту.

4

Я валялся в зарослях гигантского мха и глазел сквозь листоветки на густые облака, мчащиеся в желтом небе. Мне не было холодно, потому что амилиновая спецовка позволяла не чувствовать холода или жары в диапазоне от минус до плюс шестидесяти по Цельсию. Есть мне не хотелось, пить тоже, чем себя занять сегодня, я не знал. Глянув на датчики температуры воздуха, земного времени и показателей моего тела на рукаве спецовки, я подумал, что после моей смерти амилиновая тряпка еще долго будет высвечивать эти бесполезные числа и значки. Атомная батарейка почти вечна, в отличие от меня. Лето закончилось, осень уже покусывала холодными ветрами и первым инеем. Стыдно признаться, но я с нетерпением ждал зимы, и иногда протыкал пальцем листоветки папоротника, проверяя сок на содержание спирта. Но «бар» пока не открылся. Ничего, я дождусь. Когда валяться надоело, я побрел к берегу, рассчитывая поймать двухвостку, чтобы нажарить себе грибов. Некоторые из грибов, которые я наугад пробовал, оказались не просто съедобными, а даже вкусными, и я хотел съесть их в жареном виде. На берегу, метрах в пятидесяти от меня, я заметил жонглера и удивился – они почти никогда не выходили из своих оранжевых сфер на открытых местах, да и вообще покидали сферы нечасто. Спрятавшись за кустом, я наблюдал за тем, что он делает.

Сфера сначала растянулась во все стороны, и стало видно, что оранжевые шарики плазмы держат форму шестигранных сот. Жонглер оставался на черном песке и как-то странно возился. Я подобрался поближе, чтобы лучше видеть происходящее. Тело жонглера конвульсивно сжималось и растягивалось, шарики держали широкий строй, и я не мог понять – что значит вся эта пантомима. Он заболел и умирает или исполняет какой-то ритуал?

И тут жонглер раздвоился. Я медленно, ползком подобрался к нему