Венценосный крэг - Ольга Николаевна Ларионова

Юрг, перегревшийся на весеннем солнышке, тоже обрел командорский тон:

– Ких, распустил я вас! Кончай баловаться, накрывай где-нибудь в тенечке. Мне чего-нибудь рыбного, ее высочеству – бифштекс. С кровью. А мы тут вернемся к вопросу о неземной красоте. Или нет?

Мона Сэниа с неподдельным безразличием пожала плечами:

– А я Мадиного лица не видела, закутана она с ног до головы; от цепи ее освободила и сказала, что сынуля ее жив.

– И про Харра?

– Разумеется. Это я Махиде сразу открыла, иначе она бы меня в дом рокотанщика никогда не допустила.

– Слушай, мое твое величество, ведь наш Харрюга любвеобильный вроде намекал на то, что и у нее прибавление семейства ожидалось. Или я путаю?

– Что-то не похоже. – Она с сомнением покачала головой. – И в доме тихо, пеленками не пахнет – то есть пахнет, но только не пеленками. И вела она себя как-то слишком независимо, у молодых матерей на лице какое-то другое выражение… Ну Харр рано или поздно объявится, вот и спросим у него, папаши безответственного.

– Может и не объявиться, с него станется.

– Тогда у нашего Эзрика назревает опасность стать круглым сиротой, эта Мади совсем высохла и не шевелится, я дотронулась – страшно стало. Если бы я умела, отдала бы ей немного своей крови, в ней ведь тоже живая вода, как и у тебя, – ты столько раз рассказывал, что как на свою Землю слетаешь, так обязательно кого-нибудь спасешь.

– Вот именно, – засмеялся Юрг. – Каждый раз. Когда в последний раз летал книжные магазины грабить, Стамен у меня, похоже, всю до капельки выкачал, детишки там какие-то обожглись… Да ты не пугайся, ее тут же заменяют, конечно синтезированной, но точно такой же. И все равно после этой процедуры пару дней какой-то смурной ходишь. Не замечала?

– Не замечала… Особенно после захода солнца. – Она в который раз облизнула потрескавшиеся губы.

– Стараюсь. Как говорится, да здравствует искусство перевоплощения.

– Кстати, о перевоплощении: а где Паянна?

– Окончательно перевоплотилась в подрядчика-строителя. Эрм с Пыметсу то и дело перекидывают ее с нашего берега в Асмуров замок и обратно, я все боюсь, как бы они ее на середине пути в море не искупали. Порхает твоя воеводиха, как ворона перелетная. И Харру черной завистью завидует, что это у него само собой получается.

– А все-таки правы были здешние короли, что оградили своих подданных от такой зависти… Ну и в самом деле обедать пора.

* * *

А Харр по-Харрада, менестрель перелетный, понуро брел между тем по едва проклюнувшейся травке, поеживаясь от холода даже в добротном плаще с командорского плеча. Низкое солнце по-морозному ослепляюще било ему в глаза, под ногами хлюпало, какие-то пузыри стреляли из-под белых сапог талой вонючей жижей. Весенний край, мать его строфионью… А впрочем, чем хуже, тем лучше, пусть всю морду обожжет до волдырей, пусть пропорет грудь ледяным ветром, чтоб и голос его никчемный пропал коту горбатому под хвост… Да и самому в самый раз туда же. Потому как нет сил с болью такой в душе по свету мыкаться.

Обещанный Паянной колодец возник прямо перед носом, замерцал черными отсветами. Харр присел на его край, заглянул – а ведь не сбрехнула ведьма пучеглазая, ларь на дне с крышкой кованой. Машинально, без всякого на то желания по плечо запустил руку в ледяную воду; само собой ткнулось в ладонь кольцо. Вытащил ларец, тот услужливо распахнулся. Заблестела какая-то мишура, барахло никчемное; тростинка-дудочка, однако, проглядывала со дна. Харр вытащил меч, принялся, как было велено, неуклюже ковыряться, чтобы достать тростинку, ничего другого голой рукой не задевая. Получилось. Он опять же как-то бездумно сунул ее в рот, дунул…

Льдистые голубые искорки с холодным звоном посыпались из другого конца, но не пали на землю, одели его всего колючим облаком, застилающим все окрест. Близкий лес поплыл, затуманиваясь и исчезая, снежное марево угасило солнце. И последней мыслью было: хорошо-то как, нет больше этой тоски… Ничего нет… Ничего…

Тростинка бесшумно канула в колодец, следом со щучьим всплеском ушел под воду меч, тяжко плюхнулась шкатулка. Гулко стукнули черные камни, заваливая колодец до следующей весны, не иначе как по заклятию сотворившего все это неведомого сибилло…

Стражники подошли опасливо – беглые, случалось, от ярости голыми руками горло рвали.

– Без памяти, – определил один, – оружжа нету, а кафтанище да плащ справные. Из вельможных, поди, балованный. А обутка-то, гля, обутка!

Но десантные сапоги земного производства не склонны были перейти в собственность первому встречному.

– Оттяпаем ходули, что ли? – предложил второй.

Харр зашевелился, неловко перевалился лицом вниз. Жесткая стерня кольнула его в нос.

– Оклемался, – раздался над ним раздосадованный голос, – да чево ломаться, енти чоботы ни надеть, ни сменять, все равно воевода наложит лапу да ешшо в рыло двинет.

Громадный сапог из свиной дубленой кожи приложился к менестрелеву ребру:

– Эй, падаль придорожная, с-под какого воеводы сбег?

Сквозь жгучую боль горящего лица, едва смягчаемую добротой влажной земли, никакие слова не доходили до его сознания. Но уже два сапога разом перевернули его на спину.

– За каку-таку вину сослан? Отколя? – допытывал голос, что-то мало похожий на человеческий.

– Имя! Кажи имя и звание, потрох рогачий! – вторил другой.

Сознание нехотя возвращалось к нему: он лежал в траве, беззащитный мальчишка, проданный собственным отцом; но – не больше.

– Имя!

– Поск. Поск… – И на этом нить воспоминаний бывшего менестреля, потомка вселенских странников, безнадежно обрывалась.

22. Дай себе волю!

Флейжа она охотнее других выбирала себе в напарники уже хотя бы потому, что он, не в пример остальным дружинникам, не молчал как пень, дожидаясь, когда к нему обратится старший по званию, а со свойственной ему врожденной непринужденностью делился с нею своими впечатлениями, как правило дельными.

Вот и сейчас, обозрев с высоты Харрова скворечника (который он в присутствии принцессы все-таки воздерживался именовать «поганкой») притихшее, точно пришибленное Зелогривье, он презрительно бросил:

– Курятник.

– Вот уж где никогда не бывала! – брезгливо поморщилась принцесса, которой каждая минута вынужденного промедления на этой планете казалась вечностью. – К тому же там, как я себе это представляю, сплошной гвалт, словно на птичьем базаре. А здесь – тишина, припахивающая мертвечиной.

– Когда над курами кружит коршун или, скажем, наша Гуен, то они враз затихают.

Мона Сэниа оперлась на глянцевый зеленоватый брус, заменявший подоконник, внимательно оглядела переплетение узеньких улочек: так и есть, коршунов полным-полно. Впрочем нет, не коршунов – воронья. Сизовато-серые балахонники, перебирают босыми ногами так меленько и незаметно, точно скользят по вощеному полу бального