Михаил Ахманов - Вторжение

Но, очевидно, творившееся с ним было важнее. Разум, побежденный плотью, отступал, и мнилось Литвину, что в его обьятиях не дитя чужого мира, а самая желанная из девушек Земли. Как она была прекрасна! Его пальцы запутались в гриве темных блестящих волос, он откинул ей голову, впился в полураскрытые губы, начал целовать соски. Дыхание Йо обжигало.

Она не возвратила поцелуи – кажется, не понимала смысла ласки, любовных игр и движений, всего того, что у людей предшествует соитию. Но и себя как будто бы не предлагала, не пыталась лечь или сесть, как принято в подобных случаях, раздвинуть колени, подставить грудь жадным губам Литвина и поощрить к дальнейшему. Она лишь обнимала его, обхватив за плечи обеими руками, словно испытывала страх, что он внезапно исчезнет, оставит ее в одиночестве среди сбегавшихся к экрану стен.

Но ею тоже владело желание – трепет тела Йо, глубокие вздохи и безошибочный инстинкт подсказывали это Литвину. Какое-то время он вспоминал, лаская губами ее грудь и шею, перебирая в памяти поведанное Кораблем о сокровенных тайнах этой расы. Туахха, время эмоциональной активности, период, когда бино фаата вступают в физический контакт с целью размножения… То есть вступали прежде, а теперь это считается дикостью… Однако с природой не поспоришь!

Он негромко рассмеялся.

– Йо, моя милая фея! Вы позабыли, как это делается… Великая Галактика! Позабыли!

Вспоминать было так чудесно, так восхитительно… Вспоминать вдвоем, слышать протяжные стоны Йо, ловить ее вздохи, целовать глаза и губы, чувствовать, как в едином ритме с ним содрогается сильное нежное тело… С кем он делил наслаждение? С чужачкой, инопланетянкой? Нет, чужой она не была. Пусть не с Земли, но не чужая! Уже не чужая… Девушка иного мира, впервые познавшая любовь и страсть…

Когда их дыхание успокоилось, Литвин приподнялся и сел, опершись на стену, не выпуская Йо из обьятий. Жар покидал ее тело, мышцы, еще недавно сведенные судорогой любви, расслабились, затуманенный взгляд сделался острым и ясным. Заглянув в лицо Литвину, она что-то пробормотала на языке фаата. Резкие отрывистые звуки были ему непонятны. Он вздернул бровь, и Йо, окончательно очнувшись, вымолвила на английском:

– Где мы? Как я оказалась здесь?

– Это модуль. Кабина боевого модуля, который висит в огромном ангаре. Я принес тебя сюда.

– Зачем?

Несколькими минутами до этого Литвин затруднился бы с ответом. Прежде ответ был разрешением дилеммы, кем он ее считает, пленницей или союзницей, причем других вариантов не существовало. Прежде… Теперь все изменилось. Может быть, не все, но многое.

– Зачем? – повторила она.

– Мне было так одиноко… Я…

Взгляд женщины обежал кабину, задержался на контактной пленке, прозрачным веретеном свисавшей с потолка, на скафандре, брошенном на пол. Внезапно, повернувшись к Литвину, Йо прикоснулась к его щеке. Что это было? Ласка? Желание убедиться в его реальности?

– Ты?..

– Я сбежал. Добрался до «Жаворонка», и там случилась неприятность с олками. Была еще какая-то зверюга… пхот… С ней мы тоже выяснили отношения. Потом отправился к залам т’хами, чтобы поискать Макнил… ту девушку… В коридоре снова встретил олков, рядом с твоей спальней. Ну, и…

Йо по-прежнему глядела на него, не спрашивая, как он выбрался из камеры, как странствовал по Кораблю и что за неприятности постигли олков. Похоже, все это ее не слишком занимало – во всяком случае, сейчас. Выждав минуту, Литвин спросил:

– Что происходит с нами, ласточка? С тобой и со мной?

– Туахха, – прошептала она, – туахха, древний вихрь жизни… вихрь, что подхватил нас и унес… – И, помолчав, добавила: – Я не знала, что это так прекрасно…

Он погладил ее нагие плечи, заглянул в глаза. В серебряных озерах сияли бирюзовые зрачки.

– Вы так на нас похожи… во всем похожи, кроме того, чем отличаетесь. – Не стопроцентная правда, но сейчас он искренне верил своим словам. Мечтательная улыбка блуждала на его лице, и чудилось, будто он, покинув тесный отсек чужого корабля, вернулся на Землю, в мир пусть не безопасный, но привычный и родной. Сидит себе на берегу Днепра, и рядом девушка, которой краше нет…

Губы Йо тоже растянулись в неумелой улыбке. Ее ладонь скользнула от груди к животу, потом – по гладкой мраморной коже бедра и замерла на колене. Кажется, ее не смущала нагота.

– Искусство, – вдруг сказала она, – ваше странное искусство, стриптиз-шоу… У нас такого нет. Я сейчас как та земная женщина, которая раздевалась… Мой вид тебе приятен?

– Приятен, – подтвердил Литвин. – Но стриптиз тут ни при чем. Ни стриптиз, ни искусство, ни ваши и наши, ни долбаная Галактика. Это совсем другое, Йо, это касается только тебя и меня. Тот вихрь жизни, о котором ты сказала… Он для нас двоих, понимаешь?

Ты еще поймешь, добавил он про себя. Поймешь, узнаешь смысл поцелуя, научишься улыбаться и шептать слова любви. Если только…

Если мы останемся в живых, закончил он мысль. Если не сгорим в ядерном взрыве, когда крейсера атакуют Корабль, не изжаримся в потоках плазмы, не умрем под залпом свомов. Если нас не разыщут твои соплеменники, не прикончат тролли, не растерзает пхот… Жизнь такая тонкая ниточка во тьме и хаосе Вселенной! И так легко ее прервать!

Йо пошевелилась.

– Я хочу одеться. И еще мне нужен кафф… Без него неудобно ходить по Кораблю. Приходится дезактивировать каждую мембрану.

– Где ты возьмешь все это?

– Где угодно. Везде есть такие… такие… у вас их называют распределительными автоматами. Устройства, где можно получить одежду и кое-что еще.

– Оружие?

– Нет.

Литвин разомкнул объятия, и она поднялась. Нагая и прекрасная, она стояла и глядела на него – не пленница и не союзник, а возлюбленная. Потом губы ее дрогнули, и плавные звуки, так не похожие на отрывистую речь фаата, наполнили кабину.

– Что ты говоришь, милая?

– Древний язык, древние слова… В эру Первой Фазы ими встречали приход туахха. Прежде мне казалось непонятным, что они значат. – Вскинув руки, Йо запела, защебетала: – Две луны в твоем взоре, на твоем лице их свет, жжет огонь твоих рук – то пламя туахха, пламя в тебе и во мне. Я пыль, я прах, и вихрь несет меня в небо, вихрь жизни в твоих ладонях, долгий, как вечность. Нет между нами преграды, нет разделяющих стен, я – это ты, ты – это я, два перевитых стебля в огне туахха…

Она сделала странный жест, будто перекрестив наискосок мембрану, и исчезла.

И это у них было, думал Литвин, просовывая ноги в штанины комбинезона. Любовь и любовные песни… Было и прошло! То ли потерялось в Затмениях, исчезло само собой, то ли посчитали лишним и отбросили. Вместо дней любви, счастливого дара – искусственное осеменение самок-кса, а всем остальным – летаргический сон. Может, и человечество дойдет до этого? Скажем, после пары вселенских катастроф? Тем более что есть предпосылки – люди не бино фаата, они не едины и никогда едиными не были. И потому так просто сделать следующий шаг, превратить китайцев в тхо, воинственных арабов – в олков, а африканцев и индусов – в удобрение.

Если, конечно, сами фаата этим не займутся. Почему бы и нет? Судя по корабельным условиям, все им на Земле подходит, и воздух, и вода, и тяготение, и климат, а что до земных болезней, так с этим они, наверно, уже справились. Справились, размышлял Литвин, натягивая башмаки; если бы тут были проблемы, всех пришельцев уже грипп скосил или кровавый понос с дизентерией. И с остальным разберутся – с великой западной цивилизацией, с зелеными и нью-луддитами, с космическим флотом и с Поднебесной, с бунтовщиками, террористами, черными, желтыми, белыми, со всеми не вполне разумными землянами. Не уничтожат, но превратят в рабов. Как сказал Корабль, мыслящие существа, способные трудиться, – самый ценный ресурс в Галактике.

Сквозь мембрану бесшумно проскользнула Йо и села напротив Литвина. Ее поза была естественна и грациозна, как у японки; подобно этому народу, бина фаата почти не пользовались мебелью. Кроме, возможно, столов для еды; что до сидений, диванов и коек, то их заменяли пол и зоны невесомости.

На Йо, словно вторая кожа, переливался хризолитом комбинезон, в темных волосах мерцал сфероид. Литвин вытащил свой кафф из ранца и тоже пристроил на виске. Пространство раздвинулось, развернулось, тысячи зрительных нервов соединили его с тысячами глаз в тысячах отсеков, но он, уже знакомым усилием, отключил мираж. Он хотел смотреть только на Йо, видеть ее, любоваться, говорить с нею.

Глаза женщины вдруг расширились, бирюзовые зрачки поблекли, утонули в серебряном фоне.

– У тебя кафф? Откуда?

– От тебя. Разве не ты мне его подбросила? В моей камере?

– Нет. Я… я хотела бы тебе помочь… даже еще раньше, до того, как нас связала туахха… Но я не могла.

– Боялась?

Йо жестом отрицания развела руками:

– Это было бы бессмысленно. Наш кафф не подходит для людей Земли. Ваш разум… мозг… устроен по-другому, чем у бино фаата. Не просто другие частоты, но иные связи между нейронами, иное видение мира, более сильные эмоции… Так сказал Айве. Еще сказал, что ваше подсознание – как бездна, затянутая туманом: пар возносится вверх, к разуму, влияет на вашу оценку реальности, но этот процесс так сложен, что Айве с ним не разобрался. Вероятно, подсознание – источник вашего искусства и религии, явлений, которые нам незнакомы и не совсем понятны. Здесь, – Йо коснулась лба, – отличий больше, чем здесь, – она прижала ладошку к низу живота.